Мама всегда носила длинные, густые, чёрные волосы. Они были как бархатная река, струившаяся по её спине. Каждую неделю она подкрашивала их чёрной краской, превращая прядь за прядью в глубокий, вороновый цвет. Её шестилетняя дочка — маленькая тень мамы — тоже была черноволосой. Но если мамины волосы были результатом искусственной краски, то дочке мама красила натуральными красками.  Их красили басмой и хной, аккуратно, с любовью. И каждый раз, когда мама разводила зелёную кашицу, девочка с восторгом гладила свою голову и шептала:

— Мам, я настоящая восточная принцесса?

Мама кивала, улыбаясь:

— Ты у меня самая красивая. Уникальная.

Но в их полузаброшенном посёлке, где жизнь текла медленно и тихо, все женщины давно обесцветились. Светлые волосы стали своеобразным трендом — белыми как молоко, пепельными, почти серебристыми. Каждая хотела быть «как все», «моложе», «свежей». Мама начала задумываться — может, и ей стоит?

Однажды вечером мама села перед зеркалом, задумчиво тронула кончики своих волос и сказала:

— Пожалуй, пора что-то менять… Хочу стать светленькой. Как все наши женщины.

— Нет! — дочка выронила с рук расчёску. — Пожалуйста, не делай этого! Мамочка, ты же всегда говорила, что мы — как луна и её отражение!

— Но посмотри вокруг… В посёлке из тридцати женщин — я одна такая, чёрная. Все уже обесцвеченные. А я — как старая тень.

— Так ты же говорила, что быть не как все — это круто! — в голосе девочки дрожали слёзы. — Ты же моя мама-чародейка!

— Я и останусь ею… — мама обняла дочку. — А ты, если я обесцвечусь, останешься у нас единственной тёмненькой. Ты — и будешь особенной.

Но девочка не сдалась. Она пыталась не дать маме покинуть дом. Знала, что женщины красятся в старом общежитии, в комнате на втором этаже — единственном месте, где ещё остались розетки и зеркало. В посёлке парикмахерской давно не было, и это было единственное женское «святилище».

— Я с тобой пойду! — каждый раз, когда мама выходила из дома, девочка хваталась за её юбку. — Я прослежу!

— Никуда я не иду, — успокаивала мама. — Успокойся. Забыла я уже об этом.

Но девочка не верила. И ночами не спала — просто сидела в кровати, глядя на мамины туфли у двери. Если туфли на месте — всё хорошо. Если их нет…

Мама решила схитрить. В одну из ночей, будто бы случайно, предложила дочке сходить в гости к соседке:

— Всё равно у неё свет горит, не спит баба Таня. Пойдём, поболтаем.

— Только если ты со мной, — строго сказала дочка.

Дочка всю ночь была на стороже. Но на следующую ночь, устав от бдений, она заснула крепко, сжимая мамину подушку. В эту ночь мама всё и осуществила.

Она надела свадебное платье — то самое, в котором выходила замуж. Белоснежное, чуть пожелтевшее от времени. Поверх — перчатки, как в детстве на выпускной. Взяла корзинку с краской, угощениями для Натальи, своей помощницы, и вышла тихо из дома. Сердце стучало так, будто хотело выбежать вперёд.

На улице пахло дождём. Липы сбрасывали капли с листьев. Мама поднимала подол платья, перешагивая через лужи.

На втором этаже общежития её уже ждала Наталья. Свет от лампы отражался в большом треснутом зеркале.

— Ну, ты как невеста! — засмеялась Наталья. — Прямо обряд.

— Это и есть обряд, — прошептала мама. — Прощание с тенью.

Она села. Наталья развела порошок.

— Будет щипать. Готова?

— Я ради этого живу.

Краска легла густо, шипела. Наталья намазала не только волосы, но и шею, лоб — чтобы кожа посветлела, "как у фарфоровой куклы".

— Пошли на кухню, пусть всё схватится, — предложила Наталья. — Отметим.

Они пили кофе с мёдом, ели торт. Мама смеялась, как девочка. Глаза блестели.

— Мне будто в кровь это всё вкололи… не просто на волосы, понимаешь? — сказала она. — Я будто родилась заново.

Тем временем дома… Девочка проснулась.

Пошла пить воду — и застыла. Туфель у двери не было. Побежала в спальню — пусто. На столике — ни одной баночки краски. Всё исчезло.

— Она… ушла?.. — прошептала девочка, сжимая подол ночнушки. — Нет! Мамочка!

Она надела своё платье и босиком побежала сквозь темноту к общежитию. Дверь туалета открыта, внутри — мокрый пол и пустые коробки.

— Поздно, — прошептала она.

На кухне был смех. Девочка открыла дверь и увидела маму — в белом платье, с белыми волосами, блестящими, словно из снега. Та сидела за столом, как королева, рядом Наталья, торт, свечи…

— Мама… — голос дрогнул. — Ты… зачем?

— Зайка… — мама встала, подошла. — Я всё равно бы это сделала. Но ты — теперь одна такая. Ты моя луна, я — твой свет.

— Ты же обещала… — девочка заревела. — Я тебе верила…

Наталья приподняла бровь:

— Смотри, девочка, будешь себя плохо вести — тоже посветлеешь. Вон краска ещё осталась.

— Не надо её пугать! — мама улыбнулась. — Она просто любит меня.

— Всё хорошо, милая. — Мама обняла дочку. — Пойдём, у нас для тебя кое-что есть.

Через десять минут девочка уже стояла в другом белом платье — старом, большом, но праздничном. Они с Натальей с трудом надели его на неё, подогнули подол, подвязали талию. Она смотрела в зеркало и вдруг… засмеялась.

— Я похожа на принцессу. Только с чёрными волосами! — гордо заявила она.

— Вот! — сказала мама. — Теперь ты — самая особенная. Наша звезда.

Утром они пошли домой. Переоделись в ночнушки. Дочка подошла к маме и тихо спросила:

— Можно я с тобой лягу? Сегодня же особенный день — мы снова подружки.

— Конечно. Забирайся.

Девочка нырнула в мамины светлые волосы, прижалась к ней щекой и выдохнула:

— Ты теперь другая. Но ты всё равно моя мама-чародейка.

— А ты — моя волшебная тень.

И так они проспали до самого вечера, вдвоём, в мире, в покое, в свете и в тени.