Юличкамама

Мама всегда носила длинные, густые, чёрные волосы. Они были как бархатная река, струившаяся по её спине. Каждую неделю она подкрашивала их чёрной краской, превращая прядь за прядью в глубокий, вороновый цвет. Её шестилетняя дочка — маленькая тень мамы — тоже была черноволосой. Но если мамины волосы были результатом искусственной краски, то дочке мама красила натуральными красками. Их красили басмой и хной, аккуратно, с любовью. И каждый раз, когда мама разводила зелёную кашицу, девочка с восторгом гладила свою голову и шептала: — Мам, я настоящая восточная принцесса? Мама кивала, улыбаясь: — Ты у меня самая красивая. Уникальная. Но в их полузаброшенном посёлке, где жизнь текла медленно и тихо, все женщины давно обесцветились. Светлые волосы стали своеобразным трендом — белыми как молоко, пепельными, почти серебристыми. Каждая хотела быть «как все», «моложе», «свежей». Мама начала задумываться — может, и ей стоит? Однажды вечером мама села перед зеркалом, задумчиво тронула кончики своих волос и сказала: — Пожалуй, пора что-то менять… Хочу стать светленькой. Как все наши женщины. — Нет! — дочка выронила с рук расчёску. — Пожалуйста, не делай этого! Мамочка, ты же всегда говорила, что мы — как луна и её отражение! — Но посмотри вокруг… В посёлке из тридцати женщин — я одна такая, чёрная. Все уже обесцвеченные. А я — как старая тень. — Так ты же говорила, что быть не как все — это круто! — в голосе девочки дрожали слёзы. — Ты же моя мама-чародейка! — Я и останусь ею… — мама обняла дочку. — А ты, если я обесцвечусь, останешься у нас единственной тёмненькой. Ты — и будешь особенной. Но девочка не сдалась. Она пыталась не дать маме покинуть дом. Знала, что женщины красятся в старом общежитии, в комнате на втором этаже — единственном месте, где ещё остались розетки и зеркало. В посёлке парикмахерской давно не было, и это было единственное женское «святилище». — Я с тобой пойду! — каждый раз, когда мама выходила из дома, девочка хваталась за её юбку. — Я прослежу! — Никуда я не иду, — успокаивала мама. — Успокойся. Забыла я уже об этом. Но девочка не верила. И ночами не спала — просто сидела в кровати, глядя на мамины туфли у двери. Если туфли на месте — всё хорошо. Если их нет… Мама решила схитрить. В одну из ночей, будто бы случайно, предложила дочке сходить в гости к соседке: — Всё равно у неё свет горит, не спит баба Таня. Пойдём, поболтаем. — Только если ты со мной, — строго сказала дочка. Дочка всю ночь была на стороже. Но на следующую ночь, устав от бдений, она заснула крепко, сжимая мамину подушку. В эту ночь мама всё и осуществила. Она надела свадебное платье — то самое, в котором выходила замуж. Белоснежное, чуть пожелтевшее от времени. Поверх — перчатки, как в детстве на выпускной. Взяла корзинку с краской, угощениями для Натальи, своей помощницы, и вышла тихо из дома. Сердце стучало так, будто хотело выбежать вперёд. На улице пахло дождём. Липы сбрасывали капли с листьев. Мама поднимала подол платья, перешагивая через лужи. На втором этаже общежития её уже ждала Наталья. Свет от лампы отражался в большом треснутом зеркале. — Ну, ты как невеста! — засмеялась Наталья. — Прямо обряд. — Это и есть обряд, — прошептала мама. — Прощание с тенью. Она села. Наталья развела порошок. — Будет щипать. Готова? — Я ради этого живу. Краска легла густо, шипела. Наталья намазала не только волосы, но и шею, лоб — чтобы кожа посветлела, "как у фарфоровой куклы". — Пошли на кухню, пусть всё схватится, — предложила Наталья. — Отметим. Они пили кофе с мёдом, ели торт. Мама смеялась, как девочка. Глаза блестели. — Мне будто в кровь это всё вкололи… не просто на волосы, понимаешь? — сказала она. — Я будто родилась заново. Тем временем дома… Девочка проснулась. Пошла пить воду — и застыла. Туфель у двери не было. Побежала в спальню — пусто. На столике — ни одной баночки краски. Всё исчезло. — Она… ушла?.. — прошептала девочка, сжимая подол ночнушки. — Нет! Мамочка! Она надела своё платье и босиком побежала сквозь темноту к общежитию. Дверь туалета открыта, внутри — мокрый пол и пустые коробки. — Поздно, — прошептала она. На кухне был смех. Девочка открыла дверь и увидела маму — в белом платье, с белыми волосами, блестящими, словно из снега. Та сидела за столом, как королева, рядом Наталья, торт, свечи… — Мама… — голос дрогнул. — Ты… зачем? — Зайка… — мама встала, подошла. — Я всё равно бы это сделала. Но ты — теперь одна такая. Ты моя луна, я — твой свет. — Ты же обещала… — девочка заревела. — Я тебе верила… Наталья приподняла бровь: — Смотри, девочка, будешь себя плохо вести — тоже посветлеешь. Вон краска ещё осталась. — Не надо её пугать! — мама улыбнулась. — Она просто любит меня. — Всё хорошо, милая. — Мама обняла дочку. — Пойдём, у нас для тебя кое-что есть. Через десять минут девочка уже стояла в другом белом платье — старом, большом, но праздничном. Они с Натальей с трудом надели его на неё, подогнули подол, подвязали талию. Она смотрела в зеркало и вдруг… засмеялась. — Я похожа на принцессу. Только с чёрными волосами! — гордо заявила она. — Вот! — сказала мама. — Теперь ты — самая особенная. Наша звезда. Утром они пошли домой. Переоделись в ночнушки. Дочка подошла к маме и тихо спросила: — Можно я с тобой лягу? Сегодня же особенный день — мы снова подружки. — Конечно. Забирайся. Девочка нырнула в мамины светлые волосы, прижалась к ней щекой и выдохнула: — Ты теперь другая. Но ты всё равно моя мама-чародейка. — А ты — моя волшебная тень. И так они проспали до самого вечера, вдвоём, в мире, в покое, в свете и в тени.

Даже если отступить от корней 2 см, речь о ребенке 6 лет.