Мама всегда носила длинные, густые, чёрные волосы. Они были как бархатная река, струившаяся по её спине. Каждую неделю она подкрашивала их чёрной краской, превращая прядь за прядью в глубокий, вороновый цвет. Её шестилетняя дочка — маленькая тень мамы — тоже была черноволосой. Но если мамины волосы были результатом искусственной краски, то дочке мама красила натуральными красками. Их красили басмой и хной, аккуратно, с любовью. И каждый раз, когда мама разводила зелёную кашицу, девочка с восторгом гладила свою голову и шептала:
— Мам, я настоящая восточная принцесса?
Мама кивала, улыбаясь:
— Ты у меня самая красивая. Уникальная.
Но в их полузаброшенном посёлке, где жизнь текла медленно и тихо, все женщины давно обесцветились. Светлые волосы стали своеобразным трендом — белыми как молоко, пепельными, почти серебристыми. Каждая хотела быть «как все», «моложе», «свежей». Мама начала задумываться — может, и ей стоит?
Однажды вечером мама села перед зеркалом, задумчиво тронула кончики своих волос и сказала:
— Пожалуй, пора что-то менять… Хочу стать светленькой. Как все наши женщины.
— Нет! — дочка выронила с рук расчёску. — Пожалуйста, не делай этого! Мамочка, ты же всегда говорила, что мы — как луна и её отражение!
— Но посмотри вокруг… В посёлке из тридцати женщин — я одна такая, чёрная. Все уже обесцвеченные. А я — как старая тень.
— Так ты же говорила, что быть не как все — это круто! — в голосе девочки дрожали слёзы. — Ты же моя мама-чародейка!
— Я и останусь ею… — мама обняла дочку. — А ты, если я обесцвечусь, останешься у нас единственной тёмненькой. Ты — и будешь особенной.
Но девочка не сдалась. Она пыталась не дать маме покинуть дом. Знала, что женщины красятся в старом общежитии, в комнате на втором этаже — единственном месте, где ещё остались розетки и зеркало. В посёлке парикмахерской давно не было, и это было единственное женское «святилище».
— Я с тобой пойду! — каждый раз, когда мама выходила из дома, девочка хваталась за её юбку. — Я прослежу!
— Никуда я не иду, — успокаивала мама. — Успокойся. Забыла я уже об этом.
Но девочка не верила. И ночами не спала — просто сидела в кровати, глядя на мамины туфли у двери. Если туфли на месте — всё хорошо. Если их нет…
Мама решила схитрить. В одну из ночей, будто бы случайно, предложила дочке сходить в гости к соседке:
— Всё равно у неё свет горит, не спит баба Таня. Пойдём, поболтаем.
— Только если ты со мной, — строго сказала дочка.
Дочка всю ночь была на стороже. Но на следующую ночь, устав от бдений, она заснула крепко, сжимая мамину подушку. В эту ночь мама всё и осуществила.
Она надела свадебное платье — то самое, в котором выходила замуж. Белоснежное, чуть пожелтевшее от времени. Поверх — перчатки, как в детстве на выпускной. Взяла корзинку с краской, угощениями для Натальи, своей помощницы, и вышла тихо из дома. Сердце стучало так, будто хотело выбежать вперёд.
На улице пахло дождём. Липы сбрасывали капли с листьев. Мама поднимала подол платья, перешагивая через лужи.
На втором этаже общежития её уже ждала Наталья. Свет от лампы отражался в большом треснутом зеркале.
— Ну, ты как невеста! — засмеялась Наталья. — Прямо обряд.
— Это и есть обряд, — прошептала мама. — Прощание с тенью.
Она села. Наталья развела порошок.
— Будет щипать. Готова?
— Я ради этого живу.
Краска легла густо, шипела. Наталья намазала не только волосы, но и шею, лоб — чтобы кожа посветлела, "как у фарфоровой куклы".
— Пошли на кухню, пусть всё схватится, — предложила Наталья. — Отметим.
Они пили кофе с мёдом, ели торт. Мама смеялась, как девочка. Глаза блестели.
— Мне будто в кровь это всё вкололи… не просто на волосы, понимаешь? — сказала она. — Я будто родилась заново.
Тем временем дома… Девочка проснулась.
Пошла пить воду — и застыла. Туфель у двери не было. Побежала в спальню — пусто. На столике — ни одной баночки краски. Всё исчезло.
— Она… ушла?.. — прошептала девочка, сжимая подол ночнушки. — Нет! Мамочка!
Она надела своё платье и босиком побежала сквозь темноту к общежитию. Дверь туалета открыта, внутри — мокрый пол и пустые коробки.
— Поздно, — прошептала она.
На кухне был смех. Девочка открыла дверь и увидела маму — в белом платье, с белыми волосами, блестящими, словно из снега. Та сидела за столом, как королева, рядом Наталья, торт, свечи…
— Мама… — голос дрогнул. — Ты… зачем?
— Зайка… — мама встала, подошла. — Я всё равно бы это сделала. Но ты — теперь одна такая. Ты моя луна, я — твой свет.
— Ты же обещала… — девочка заревела. — Я тебе верила…
Наталья приподняла бровь:
— Смотри, девочка, будешь себя плохо вести — тоже посветлеешь. Вон краска ещё осталась.
— Не надо её пугать! — мама улыбнулась. — Она просто любит меня.
— Всё хорошо, милая. — Мама обняла дочку. — Пойдём, у нас для тебя кое-что есть.
Через десять минут девочка уже стояла в другом белом платье — старом, большом, но праздничном. Они с Натальей с трудом надели его на неё, подогнули подол, подвязали талию. Она смотрела в зеркало и вдруг… засмеялась.
— Я похожа на принцессу. Только с чёрными волосами! — гордо заявила она.
— Вот! — сказала мама. — Теперь ты — самая особенная. Наша звезда.
Утром они пошли домой. Переоделись в ночнушки. Дочка подошла к маме и тихо спросила:
— Можно я с тобой лягу? Сегодня же особенный день — мы снова подружки.
— Конечно. Забирайся.
Девочка нырнула в мамины светлые волосы, прижалась к ней щекой и выдохнула:
— Ты теперь другая. Но ты всё равно моя мама-чародейка.
— А ты — моя волшебная тень.
И так они проспали до самого вечера, вдвоём, в мире, в покое, в свете и в тени.
