Vidal Sasoon

[Касиба]

СЛЕДИТЕ, ЧТОБЫ ВАШИ НОЖНИЦЫ БЫЛИ ВСЕГДА НАТОЧЕНЫ и не экономьте на поддерживание их рабочего состояния.

 

Я за!)))

 

Дополню немножко: ножницы были всегда острыми и заточенными, и смазанными! Периодичность посещения профессионального заточника необходимо каждые 6 - 12 месяцев, в зависимости от классности инструмента. Чем качественнее ножницы, тем этот период ближе к 12 месяцам. Если это время затягивать, то износ режущих кромок увеличивается и придется стачивать больше металла чтобы восстановить их остроту. Еще, нельзя забывать, что металл в ножницах, как бы мы не хотели, поддается коррозии. Она разрушает режущие кромки и пропустив срок профилактики ножниц, может катастрофически увеличить стачивание металла при затачивании.

 

У заточников есть разрядность выполненной работы. Их всего 5.

 

Затачивание ножниц по первому и второму разряду вовсе не сохраняют их прежнюю форму и геометрию. У них будут изменены углы резания и профиль полотен. Ножницы уже не будут иметь тот первоначальный вид, что был в начале заводской заточки. Полирование обработанных поверхностей после шлифовки и заточки не выполняется. Качество резания уже не соответствует прежнему, даже хуже. По времени такая заточка занимает 5- 10 минут.

 

Затачивание ножниц по третьему разряду может сохранять профиль полотен лишь частично и углы резания тоже. Обработанные поверхности будут слегка полированы, но риски после шлифования все же будут видны невооруженным глазом. Качество резания невысокое. Такая заточка занимает от 10 до 30 минут.

 

Затачивание ножниц по четвертому разряду гарантирует качественное затачивание всех поверхностей полотен, восстановление прежней формы и геометрии режущих кромок, точной настройки натяга хода полотен при смыкании, окончательную полировку внешних поверхностей полотен не хуже заводской и даже лучше. Такая заточка занимает от 90 минут до 4 часов.

 

Заточка и доводка ножниц по пятому разряду гарантирует наивысшее качество обработки ножниц. Это считается эксклюзивной работой заточника. Даже под микроскопом при 100х увеличении на полированных поверхностях полотен, после такой работы, нельзя будет заметить риски от полировального абразива. Такая заточка занимает от 4 до 12 часов.

[Nikola-ru]

Я за!)))

Казалось бы элементарные рекомендации, но насколько они важны! В старой Англии очень ценилось качество, англичане очень педантичны к своей работе. Из простых нюансов складывается качественная работа, если пренебречь одной пусть даже на первый взгляд незначительной мелочью, результат может значительно пострадать.

[grugalek]

Большое спасибо за книгу

[Nikola-ru]

Благодаря кропотливой работе нескольких человек которые вызвались переводить автобиографию Видала Сессона есть часть перевода книги. Долгое время передо мной стоял вопрос публиковать или не публиковать этот перевод, думаю, что на русском языке эта книга не появится (в свою очередь обещаю, что как только выйдет книга на русском языке, я удалю все записи). Эта книга раскрывает многие интересные моменты становления Видала. Современному поколению парикмахеров нужны определённые ориентиры, понимание того что наша работа это огромный труд и для того чтобы добиться успеха нужно приложить много усилий.

 

 

Пролог

 

Бывали времена в шестидесятые и семидесятые, когда пресса буквально дневала и ночевала возле моего салона на Бонд Стрит, щелкая новые стрижки , как только они попадали наружу, фотографируя даже персонал, носящий новейшие имиджи. В дни нашего расцвета на улице за нами гнались и нас преследовали стайки стонущих девочек. Когда мы начали делать геометрический боб, мой телефон был непрерывно занят эксклюзивными интервью с редакторами журнальных изданий . Топ модели и актрисы боролись за запись ко мне. Мы работали четырнадцать часов в день. В конце дня, когда я со своей командой шли выпить, как думаете о чем мы говорили? Мы жили и дышали работой с волосами. Для меня это была не работа, это была страсть.

Но одна ночь в неделю была неприкосновенна. Обед в доме моей матери в Килбёрне в пятницу вечером была тем, что я никогда не пропускал. В некотором смысле, это было противоядием всей этой модной суете, всем этим бурным весельям и сумасшедшим вечеринкам, и наоборот, это даже дополняло общую картину. Это давало представление об опасности потери контроля.

Моя мать ,Бетти, была человеком старой школы. Традиционной. Она была очень религиозна. Но хотя она была обращена к Богу, она не пыталась обратить других. Во время пятничного обеда она всегда говорила мне : «Дорогой мой, приводи кого хочешь». И я приводил, от фотографов типа Бриана Дафи до актрис как Нэнси Куан или певицу Беверли Тодд. Она любила встречать людей всех национальностей и убеждений. Там часто бывали дюжина и более людей. « Если все соберутся вместе, не будет места для ненависти», любила говорить она в то время, как подавала куриный суп ,на готовку которого она потратила весь день. Бриан Дафи любил вступать в философские дебаты с моей матерью. Он мнил себя то фашистом, то коммунистом, в зависимости от его настроения, чтобы просто поспорить. Мама всегда ему отвечала таким же образом. После ужасов Холокоста, она стала убежденным сионистом. У нас были секретные политические встречи в нашем доме в Боу, когда я или мой брат занимали позицию на ближайшем углу проследить, чтобы полиция не зашла и не прекратила это. Мы были очень полезны Матери и ее памфлетам. Она всегда находила причину для борьбы.

Моя мать страстно верила в то, что люди должны знать и о других людях и их культурах, и что тогда было бы меньше нетерпимости в мире. Она была очень политична , но не стремилась никому «перекрывать кислород». Это были милые и яркие вечера. Мои друзья тоже наслаждались ими. В этом было что-то особенное- быть у моей матери. Она готовила лучший локшен (еврейское блюдо ,типа пудинга –примечание перевода) и лучший суп с шариками из мацы. У нее были ответы на все. Если бы вы спросили ее, какова историческая причина появления супа с шариками из мацы она бы ответила «Это сохраняет тебя от болезни и посылает тебя в синагогу». Она любила разных людей, чтобы были разные точки зрения, ей нравилось дискутировать. Ее семья происходила из Испании, вам достаточно было только произнести слово «Испания» и сразу бы последовал звук кастаньет.

Она очень гордилась детьми, но если она думала, что я начинаю заноситься , она говорила «Если ты думаешь Видал –супер, тебе нужно повидаться с братом, он умнее». Мой брат Айвор, всегда бывал на тех пятничных вечерах тоже, и он бы сейчас рассмеялся. Мы были вместе в бизнесе и оба разделили успех, сравнимый с ездой на американских горках. Но Айвор не мог делать ничего неправильного в ее глазах, все ее внимание было направлено на меня, ее первенца. После стрижки «Five point» вся пресса была обо мне, но она только сказала «Это очень хорошая статья, мой дорогой. А теперь давай кушать».

Это было на одном из тех обедов, где я сказал ей как я рад, что когда мне было четырнадцать, она потащила меня в подмастерья к профессору Коэну на Уайтчапель Роуд. Как благодарен я был, что она настояла, чтобы я задержался там, когда я пришел домой, жалуясь, что я драю там полы и полирую зеркала. Все-таки, откуда она знала, что найду себя в парикмахерском деле? Она просто кивнула головой ,когда я спросил ее об этом. « Кое-что знает только мать».

Моя мама может быть была человеком традиций, но не «застегнутая на все пуговицы» – она любила приезжать в Вест Энд повидать нас. Она обожала приходить на вечеринки, которые мы устраивали в салоне. Разодетая в пух и прах, она была на высоте и перед аристократами, и актерами и поп-звездами. « Я бы не потратила все то время и усилия на тебя, чтобы не получить обратно хоть частичку» ворчала она, проходя мимо меня с бокалом шампанского. Она хотела самолично видеть, что замышлял наполненный суетой Лондон.

И ,наконец, это то, почему я рад что профессор Коэн сделал из меня хорошего парикмахера. Мои ножницы подняли меня из Петтикоат Лэйн в Ист Энде и дали мне весь мир. И моей матери тоже. Они были паспортом в жизнь, о которой мы не могли и мечтать. Я встречал премьер –министров и голливудских продюсеров, легенд экрана и звезд футбола. Я стриг волосы и слушал секреты большинства прекраснейших в мире женщин, и все это благодаря одной великой леди и ее вере в меня.

 

 

 

 

 

 

 

1

 

Детство в Ист Энде

 

 

Моя мать умерла 19 августа 1997 года. Она прожила девяносто семь лет, три месяца и двадцать один день. Я знал ее семьдесят лет и всегда смотрел на нее с почтением, она была для меня непоколебимой силой, когда я был ребенком.

Она происходила из большой семьи. Ее братья были рождены в Киеве, столице Украины, но в поздние 1890-ые семья спаслась бегством от анти-семитизма и эмигрировала в Англию. Большинство еврейских иммигрантов в то время находили свое пристанище в Ист Энде Лондона , Олдгейт или Уайичапель, которые будучи расположенными близко к докам, были центром общины. И это там, в 1900 году родилась моя мать, Бетти Беллин. Окруженная тяжелой нищетой, она рано приняла решение добиться лучшего в жизни.

Мой отец ,Джэк Сессун, родился в Салониках, в северной части Греции. Одаренный хорошей внешностью и шармом, легко понять почему моя мать была без ума от него, когда они встретились в 1925 году. Два года спустя, в 1927, они поженились и переехали в Шефердс Буш, где была большая община греческих евреев.

Папа уговаривал других доверять ему. Аферист, имеющий артистический талант болтать, он заставлял людей верить ,во что он хотел, чтобы они верили. Его братья также переехал в Англию и торговали высококачественными турецкими и восточными коврами, но его манеры плэйбоя не уживались с этим. В конце концов, они попросили его поискать работу в другом месте. Работающий или нет, этот беззаботный и обходительный человек был обожаем греческой общиной в Шефердс Буш. Его любовь к жизни – и женщинам- была источником огромной привлекательности для тех, кто не был вынужден зависеть от его способности зарабатывать на жизнь.

Моя мать всегда приукрашивала плохие моменты в ее жизни, но несколько лет назад она взяла коробку с выцветшими фотографиями и начала рассказывать о старых временах, когда мы жили на жалкие гроши. Ее воспоминания вызвало мое любопытство. «Мам, - я спросил, что было худшим моментом в твоей жизни?»

Она взяла паузу на мгновение и затем сказала «Когда тебе было три года, Видалико, и твоему брату шесть месяцев, мы были выселены и нам негде было жить». (Мама всегда звала меня Видалико. Имя Видал было в моей семье многие годы. Оно переходило к первенцу от деда к внуку, всегда перескакивая через поколение). Пока она говорила ее голос дрожал и было видно, что это до сих пор тяжело для нее.

Мой брат, Айвор, и я были рождены в Шефердс Буш, но когда мой отец бросил нас ради другой женщины, оставив мою мать в лишениях, стало ясно, что мы не могли больше оставаться там. Позже мне сказали, что мой отец говорил на семи языках и на всех языках имел секс. И его случайность заработков на жизнь оставила ее неспособной платить аренду за дом, в котором мы жили. Ее проблемы росли день за днем, и она боялся даже мысли о выселении. Поэтому глубокой ночью, она сложила кое-какие пожитки и фотографии, которые она очень берегла, и перевезла Айвора и меня к моей тете Кати, ее старшей сестре. Один из братьев моего отца довез нас до Катиной двухкомнатной квартиры на Уэнтворт Стрит в Петтикоат Лэйн в Ист Энде. Ее муж умер , поэтому она поднимала своих троих детей одна. Но, несмотря на свои собственные проблемы, она пригласила мою мать, Айвора и меня в свою изогнутую и тесную квартирку.

Жизнь была очень жесткая, но она обнимала Айвора и меня, говоря что мы ее особенные маленькие люди, моя мать говорила о прекрасных временах, которые принесет нам будущее . Она всегда видела хорошую сторону во всем и в каждом, особенно в нас обоих. Она никогда не терпела крах и даже детьми, Айвор и я знали, что она могла все поставить на свое место.

Мама была крупная, высокая женщина, с пышными формами, ее экзотический вид и лицо были причиной, по которой в ее очаровательные оливково-карие глаза вглядывались прохожие. Когда мы трое были вместе, с ее руками обхватившими нас, мы чувствовали себя как настоящая семья. Но я знал, в ее жизни было что-то, чего ей не хватало.

Наша тетя Кати жила на уровне нищеты. Но она была крепкая женщина с необыкновенной энергией и громким смехом. Она должна была смеяться. Нас было семеро, живущих в двух комнатах. Многоквартирный дом был огромный, мрачный перенаселенный дом с уродливыми маленькими квартирами. Там не было ванных комнат и внутренних туалетов – просто холодная вода в тесных кухоньках. Крыша разваливалась и текла – иногда вода просто текла сквозь нее. Был один туалет на четыре семьи на участке возле дома. Сходить в туалет, означало выйти из центральной двери и пройти или пробежать до конца участка. Однажды, в ранние часы морозного зимнего утра , я должен был стоять в очереди в туалет и двое человек стояли впереди меня. Зимой, ночью, стены туалета промерзали насквозь, и сидение оставалось теплым только за счет тепла человека, который был там до тебя. Очень холодный влажный воздух поражал тело и душу. Это был быстрый рывок в обе стороны.

Все ,что мы могли видеть из наших окон была серость огромного многоквартирного дома напротив. Все вокруг было уродливо, и только дух и юмор моей тети Кати и ее семьи приподнимали над хмурыми обстоятельствами жизни в нашей перенаселенной квартирке. Тетины дети, Китти, Амелия и Санни, были старше нас и всегда одним глазком приглядывали ,чтобы на мне или брате не было ни царапины. Так как Айвор был просто малюткой, он нуждался в сильной и нежной заботе и всегда был центром внимания.

Не многие приходили в нашу квартирку, но я хорошо помню дядю Морри, маминого брата. Очень патриотичный, Морри ушел добровольцем в армию в возрасте семнадцати лет во время Первой Мировой войны. После начального обучения, он со своим полком был послан в Дарданеллс, но был ранен в голову и после никогда уже не был прежним. Он был простой человек, который выглядел потерянным и сбитый с толку всем, что случалось с ним. Было что-то пугающеенас,детей, так как он путался в рассуждениях, которых мы не могли понять, но он был добрым и нежным и мы часто заставали его на кухне, разговаривающим с самим собой.

На углу нашего дома была булочная миссис Коэн. Вся улица знала миссис Коэн за его доброе сердце и едкий язык, но это ее бублики поддерживали нас, когда мы были голодными. Она отпускала с маленького прилавка, на котором были выложены все разновидности хлеба, но творила она на кухне сзади магазина. Она пекла самые вкусные пирожные и бублики, и если ветер летел в нашем направлении, изысканные запахи корицы, мускатного ореха и теплого хлеба доносился до нашей тесной квартирки, мгновенно делая нас изголодавшимися, но с деньгами было так напряженно, что мы привыкли не обращать внимания на боль от голода. Другой пыткой для нас был чарующий аромат латке от миссис Фейнштейн -хрустящие маленькие блинчики из тертого картофеля. Она готовила их в своем тесном магазинчике в доме, но продавала их на улице. Они были лакомством, но мы редко могли себе это позволить.

Один эпизод я до сих пор помню. Айвор, которому было три в то время, спросила маму не мог бы он спуститься вниз к миссис Коэн и купить бублик. Мама уступила его мольбам, дала мне два пени и поручила мне приглядеть за ним.

Миссис Коэн привычно поворчала на нас за желание получить кое-что за полное ничего, но была так обрадована, когда я протянул ей две монетки. Прижав наши бублики, Айвор и я вышли от нее и шагнули в ларечный мир и общий хаос, творившийся на Петтикоат Лэйн. Внезапно я остался один. Я потерял моего брата. Я не мог его нигде найти. Я побежал наверх сказать маме, и в течение пятнадцати минут, каждый, кого мы знали по соседству , искал Айвора.

Два часа спустя , он был найден за одним из ларьков, лежащим на коробке из-под бананов. Айвор убежал туда посмаковать и почавкать свой бублик в одиночестве. Когда мы ,наконец, появились напротив него, он был сонным с довольной улыбочкой на лице.

Больше я его никогда не терял.

Домашняя жизнь была с одной стороны ограниченной, но иногда вечером мама сдвигала старую мебель в одну сторону и развлекала нас своими испанскими танцами. Подолы ее юбок причудливо разлетались, как только она начинала петь и играть на кастаньетах. У нее была грация и стиль в танце, которым мои кузины Китти и Амелия старались подражать. Танцевать не так легко как это кажется, и мы много смеялись над их попытками быть наравне. Когда она не хотела, чтобы дети поняли, мама говорила либо на латино ( еврейское наречие испанского) или на идише, в зависимости с кем из семьи она говорила.

На улице мы играли в футбол – парень, которому принадлежал мяч, имел привилегию быть центрфорвардом. Как только был слышен первых стук мяча, стайки уличных гаврошей и оборванцев из близлежащих улиц и переулков вырастали как из-под земли. Жизнь приобретала определенный ритм там, где был футбол. Пальто и жакеты обычно использовались для обозначения ворот и удары по мячу никак не укрепляли обувь, сшитую вручную, которую большинство из нас носило. Как только начинался вечер и рынок сворачивался, мы все шли своей дорогой.

Обед был действием разделения поровну. Старание накормить семь человек на очень маленькие деньги и очень маленький стол придавал необыкновенную сообразительность тете Кати. Рагу было названием игры, особенно овощное рагу. Иногда, когда мы могли позволить себе мясо, это было говядина или тушенный барашек, и очень редко тушенная рыба.

 



 

Когда мне стало пять, все изменилось. Девочки тети Кати росли и хотя мы были слишком юны для любопытства, чувствовалось, что будет лучше, если мы разделимся. Мама сблизилась с иудескими органами и Айвор и я были приняты в Испанско-португальский иудейский приют в Лаудердаль Роуд, Майда Вейл, рядом с синагогой. Но, к моему сожалению, так как Айвору было только три, прошло восемнадцать месяцев, прежде чем ему разрешили присоединиться ко мне.

Мама посадила меня и сказала, что я буду ходить в эту новую школу в течение следующих двух недель. Она обещала, что за мной будут хорошо присматривать, и я получу хорошее образование. Меня не волновало образование, я не хотел покидать дом. Я знал, как сильно я буду скучать по прекрасным маминым прикосновениям, когда она обнимала Айвора и меня каждую ночь, перед тем, как мы отправлялись спать. Той ночью я уснул, обнимая моего худенького брата и желая, чтобы я смог увидеть его снова.

Я собирался скучать по окружению тоже. Переулок был моей жизнью – запахи улицы, магазинчиков, детей и юных носильщиков. Мы проказничали, как могли. Я не знал, что делала моя мать ,чтобы обеспечить нас самым необходимым, но пока она проводила долгие часы на работе , Айвор и я носились под ногами у толпы и при случае щипали фрукты с тележек.

Мы были настолько частью улицы, что я уверен мальчишки-носильщики смотрели в другую сторону, зная, что мы голодные. Уэнтворт Стрит была огромной игровой площадкой для нас, детей, и я помню, что почти всегда был счастлив. Я привык к такой жизни с тетей Кати и моими кузинами, почему это не могло бы оставаться так дальше? Я потерял моего отца, когда мне было три, и моего брата на Петтикоат Лэйн, когда мне было пять. И сейчас пять недель спустя, мне было сказано, что меня заберут изо всей этой семьи, я думал, что я наказан. Я был испуган, чувствовал себя ненужным и нелюбимым.

Ужасным днем я с матерью шел мимо главных дверей приюта, до меня донесся запах этого мрачного, отвратительного здания и я почувствовал тошноту в желудке. Я знал, что должен остановить ее ,чтобы она не оставляла меня там. Я схватился за ее юбку и просто не мог идти. Сквозь слезы я просил и умолял ее «Мама, нет! Нет, мама. Нет!»

Дежурный взял мои ручки, которые очень крепко вцепились в мамину юбку и аккуратно отцепил их от нее. Мама тоже плакала, но она сделала последнюю попытку убедить меня ,что для меня это будет хорошо. Как только она достигла дверей и повернулась ко мне, я увидел что слезы бегут по ее щекам. Она приложила ладони к своим губам и послала поцелуи в моем направлении и медленно направилась на выход из дверей. Я почувствовал себя очень одиноким – чувство, которое останется со мной долгое, долгое время.

Мне было быстро показан мой новый дом. На четырех этажах располагались общие спальни, две для девочек, две для мальчиков. Мне показали мое жилище, и мне была выделена кровать в конце комнаты. Я лег головой вниз и начал плакать, и хотя в тот момент было много мальчиков в комнате, они оставили меня в покое. Они все знали, что я чувствовал.

Через некоторое время я услышал шаги со стороны моей кровати. Мастер вошел в комнату. Он положил руку на мое плечо и сказал, что все будет прекрасно. Я повернулся и увидел доброе лицо и захотел изо всех сил поверить ему. Но как только я огляделся в комнате вокруг ,однообразие накрыло меня. Стены были серые, железные детские кровати, комната была обычная и ничем не примечательная. Она была только для того, чтобы в ней спать.

Но была игровая комнаты на первом этаже, в которой мы все бывали. Там были книги для всех возрастных групп, книжки-раскраски и цветные карандаши для таких маленьких детей как я. В любой день четверо из моих соседей по комнате могли играть в настольный теннис, в то время как пара детей всегда боролись в углу. Там было радио, и станции всегда переключались тем, кто был поближе к нему, казалось, что никто не любил те же программы. Мое новое окружение не имело ничего воодушевляющего как Уэнтворт Стрит, где не было игровой комнаты, и я ужасно и часто хотел вернуться туда.

Я был отрешенным. Но я держал все мои чувства внутри. Я чувствовал отличие от других мальчиков, потерянных в окружении, к которому я никогда не привыкну.

Человек, который положил руку на мое плечо, был заведующим, Даниэль Мендоза, который особо заинтересовался мною с момента моего появления. Он говорил мне какое везение, что я оказался там, и настаивал, чтобы я хватал возможность узнавать и учиться. Моя уверенность росла под его поощрениями, и он быстро стал фигурой отца, которого я никогда не имел. Но это не было окончательно. Мастера приходили и уходили и через два года мистер Мендоза тоже ушел. Но его влияние осталось, и я буду всегда благодарен за тот оптимизм, который он вселял в нас, мальчишек. В течение тех двух лет он учил нас ценить применение нашего воображения и наших природных талантов. Но для меня более ценно было то, что удивительный мистер Мендоза вернул мне мою жажду к жизни.

Год спустя моего появления в приюте, наступило расставание Айвора с Паттикоат Лэйн и мы воссоединились. Я был так оживлен, видя моего маленького брата снова и показывая ему здание, объясняя про различные комнаты в которые мы ходили – куда было можно ходить и куда нельзя. Я чувствовал себя защитником, поскольку я показывал брату его новый дом. К счастью, он освоился вполне хорошо. Айвор был очень мудрым для своих лет и, слушая нас, вы бы не могли сказать, что есть разница в возрасте между нами.

Я повел около семи лет в приюте. И хотя мне много раз говорилось, что я должно быть имел ужасное детство, на самом деле это не всегда было так. В приюте была ванна –редкая роскошь в те дни. Меня часто находили там. Был большой двор позади, и так как я любил футбол, и всегда была команда парней из приюта наготове поиграть, я мог придаваться этому искушению каждый день. Но я помню, что был голодным большую часть времени. Мы все таким были. Порции еды во время приема пищи были маленькими. Хотя готовили хорошо, этого было совершенно недостаточно, я часто вставал из-за стола с ощущением пустого желудка. Никогда не было добавки и как Оливер Твист, вопрос о том, чтобы попросить еще, не стоял. И я ,конечно, всегда очень хотел видеть мою мать, которой было разрешено видеть нас раз в месяц и никогда не было дозволено выйти с нами куда-либо.

Мастера были в большинстве добрыми, но они вносили ясность ,что мы находимся среди невезучих в этом мире, часто напоминая нам об этом и говоря нам что о нас заботилась община и что мы должны уважать это и быть благодарными. Они ,казалось, были вынуждены говорить «Помните, это приют». Но никто из нас ни мгновения не подумал, что это был Букингемский дворец. Помимо превращения нас в воспитанных цивилизованных членов общества, одной из их обязанностей было следить, что мы все прячем в кровати каждую ночь. Был один мастер, мистер Шайн, он часто был дежурным по спальне. Ужасный человек, который играл на нашем страхе, он инспектировал наши кальсоны и если было любое «доказательство неряшливости» нам выдавалось по шесть раз изо всей силы обратным концом щетки. К счастью, органы опеки , которые управляли нами, согласились, что эта точка зрения на маленьких мальчиков и гигиену была ненормальной, и от него быстро избавились.

Мы все ходили в начальную школу Эссендин Роад Элементари. Это была христианская школа и около тысячи детей были в близком соседстве, но ее ученики были в большинстве своем дисциплинированными. Приходя из близлежащих приютов, мы ,как и следовало ожидать, привлекали внимание , так как мы шли парами через Паддингтон Рекриэйшн Граунд. Были насмешки типа «жиды» от других детей. Среди прочего они дразнились «У всех жидов длинные носы» и мы возвращали им комплимент нашим собственным « У всех тупиц смешные пиписьки » (оба выражения имеют рифму в анлийском звучании-примечание перевода).

Каждый год проводился День спорта, и когда мне было десять, я выиграл сто-ярдовый рывок на виду у всей школы. Я был очень воодушевлен, так как я побил нескольких чертовски хороших бегунов, и хотя это расстроило одного-двух моих спортивных дружищ ,что аутсайдер стал чемпионом, но другие поздравляли меня с неподдельным энтузиазмом и искренностью.

В приюте была одна особенно запомнившаяся семья – Аддисы, происходили из Манчестера. Альберт, старший, был головастый мальчик. Он был мощный, немного драчун, и мы все имели четкое понимание не пересекать ему дорогу. Рэймонд и Деннис были двойняшки моего возраста, и мы стали большими друзьями. Рэймонд был великолепным драчуном и к нашему великому удовольствию принимал вызов любого. Денниз и я наблюдали и подбадривали его. Рэймонд и я дрались один раз, за что я не могу вспомнить, но фингал под глазом, который я получил, следовало сфотографировать для потомков, он так светил, что все им восторгались.

Синагоге были нужны мальчики в церковный хор, и мы все были вынуждены пойти на прослушивание. Видимо то, что я был отобран, говорит о нехватке истинных талантов. Мы надевали черные робы и мальчуковые хоровые шляпы и пели на хебрю (древенееврейский язык-примечание перевода), что означало, что никто из нас не понимал ни слова из того, что мы пели. Бас ,мистер Диаз, который был там многие годы, репетировал с нами и действительно превратил наши жалкие голоса во что-то вполне сносное. По правде, временами мы звучали по-ангельски. У меня было высокое сопрано, которого я лишился сразу после ухода из синагоги. Но меня выбрали петь соло, и это давало мне ощущение принадлежности, которое значило много для меня. И не только это, это также давало мне шанс видеть мою мать, потому что ей разрешалось приходить в синагогу каждую субботу послушать мое пение, и она махала мне с балкона.

Надвигались проблемы. Когда пришло время без норм и правил , я замкнулся. Я часто решал поступать по своим собственным правилам. Однажды в субботу после хора, я решил, что с меня достаточно дисциплины приюта и я сбегу. Меня интересовала только следует ли мне идти в Ист Энд и постараться там найти мою мать или в Штефердс Буш, где жила лучшая подруга матери Оти Полли? Я решил последнее.

Оти Полли была родственницей моего отца, тонкая, элегантная леди, к которой люди часто приходили со своими проблемами. Я по правде не знаю, что потащило меня к ней, но это было ближе к Майда Вейле и я хорошо помнил ее дом, перед переездом в приют мы всегда навещали ее. Также я думал, что смогу вновь увидеть моего отца. Мне было только десять и у меня не было денег или чего-либо, чтобы попасть к дому Оти Полли, я шел пешком весь путь. Она немедленно позвала моего отца , который намного позже, чем вечером, пришел в ее дом. Он не проявил никакой доброты или любви, но забрал меня сразу обратно в приют.

Я так много ожидал от нашей встречи. Я знал, моя мать любила его, но абсолютное пренебрежение моего отца заставило меня желать его любви и признания еще больше. Я сильно хотел увидеть его больше половины моей жизни.

Этому не суждено было быть. Я до сих пор помню невообразимую печаль, которую я почувствовал, когда он отверг меня вновь. На его лице, когда он уходил, не было ни тени доброты. Он уже был где-то вне меня. Онемевший, я смотрел на него, удаляющегося по дороге. Я больше никогда его не видел.

Моей матери сообщили, и она внезапно пришла в приют. Она была убита горем. Между рыданиями она повторяла « Разве ты не знаешь, что я единственный человек, который по-настоящему любит тебя?» Она не могла перенести, что я обратился к семье моего отца, когда мне стало тяжело. Я ударил ее по лицу, когда она обняла меня и сказал ей ,что я не знаю, где она живет с тех пор, как она нашла другую работу и переехала от тети Кати.

Ни один не сбегал из приюта прежде, и я помню собрание, где нам было разрешено высказать наши мысли. Была только одна мысль, и я выразил ее: мы все хотим больше еды. Порции действительно стали больше, что дало мне уважение моих однокашников в течение девяти с половиной минут.

 



 

В сентябре 1939, мы услышали по радио новости, что нацистская Германия напала на Польшу. 3 сентября Франция и Британия объявили войну с Германией. Эту дату я никогда не забуду. Все дети школьного возраста и младше были эвакуированы из Лондона и высланы в деревню. Нам ,приютским, дали по сумке сложить немного самых дорогих вещей. Для меня это заключалось в горстке одежды и изношенные скручивающие пальцы ног туфли.

Нас доставили на железнодорожную станцию, где дали бирки с фамилией. Внезапно мой брат и я и все дети из приюта оказались в поезде с сотнями и тысячами других детей, уезжающий прочь от Лондона. Для одиннадцатилетнего мальчика не знающего много об ужасах войн, это было немыслимое приключение. Мы покинули станцию около десяти часов утра, и тремя часами позже поезд остановился в месте, называемым Троубридж в Уилтшир. Отсюда нас повезли на автобусе в Холт, маленькую деревушку на тысячу жителей, у которой было два паба , но в остальном это казалось обыкновенным местом, дающим надежду на путешествие на поезде по изгибам сельской местности. Я вскоре открыл, что в роскошной деревенской зелени в летние месяцы каждую субботу после церкви, религия практиковала крикет.

Органы старались поселять сестер, братьев и других родственников вместе насколько это возможно, и Айвор и я были приняты очень маленькой семьей мистер и миссис Лукас, и их юной длинноногой дочерью, Вероникой. Мы должны были провести год с ними в их тесном домике на переулке ,ведущим к школе. Был ряд из четырех современных домов вместе и Лукасы жили во втором. Он был маленький, но комфортный, с казавшимся мне очень деревенским запахом и атмосферой, подавляющей, но все же привлекательной в то же самое время. У них был лабрадор ,которого звали Спот и он жил снаружи дома во дворе перед садом, в собачьей конуре. Мы брали его погулять по деревне к открытым полям каждый день. Я в первый раз увидел коров и или овец в таком большом количестве. Они по численности в десять раз превосходили количество людей в деревне.

Мистер Лукас работал там, что сейчас стало фабрикой, выпускающей снаряжение для армии, в трех милях отсюда, и он ездил на велосипеде в обе стороны, так как автобусное движение было очень ограничено. Он был очень скрытен насчет своей работы на военные нужды, что меня очень интриговало. Миссис Лукас ухаживала за домом и следила за тем, чтобы ее дочь не сильно интересовалась неким одиннадцатилетним парнем из Лондона. Вероника была милой юной блондинкой с голубыми глазами, и многие мои школьные приятели были ею сильно увлечены. Я научился держаться на почтительной дистанции от пристального взгляда ее матери, несмотря на общую доброжелательность, она становилась совершенно агрессивной, когда дело касалось чести ее единственной дочери.

В школе, которая была не более чем в ста ярдах от дома Лукасов, Айвор и я и остальные дети из приюта подружились с местными детьми. У них был странный акцент, который ,как я узнал, был западный. Я никогда не слышал английскую речь в таком виде до того, и упомянул это Веронике, которая сказала что почувствовала то же самое, услышав наш кокни – акцент.

Британское правительство пришло к довоенному соглашению с Германским правительством, что 10 000 еврейских детей из Германии получат разрешение приехать в Британию, и группа этих детей была также эвакуирована в Холт. Они говорили только по-немецки , что было даже более странно для меня, чем западный акцент, и они сами подали заявку на класс, чтобы изучать английский. В одиннадцать лет я мог сказать «Гуттен таг!» , и еще основное , но очень немного, очень скоро мы открыли общий язык, на котором могли общаться. Каждый играл в футбол, и наша дружба росла на ходу.

Я был очень плохой студент. Я не мог прийти к пониманию чего-либо, что в действительности не интересовало меня и мои отметки были ужасные, за исключением арифметических вычислений в уме, в которых я был хорош. Был один учитель, мистер Джонс, который нас всех вовлекал. Он был валлиец, и даже будучи юным мальчиком, я осознавал, что его склонность к языку была экстраординарной. Он завладел моим воображением своим лирическим голосом. Я спрашивал себя, когда я буду говорить с такой доходчивостью. Он использовал игру слов и словесные остроты, время от времени читал нам стихи своим драматическим голосом.

Он был так же мастер, который учил арифметическим вычислениям в уме, и после сессии, в которой я был особенно хорош, он взглянул на меня и сказал «Сессун, приятно видеть, что у тебя есть промежутки ума в череде незнаний». Я записал это, потому что я знал ,что иначе я этого не запомню. Мне очень нравился мистер Джонс.

Год спустя после нашего прибытия в деревню, моя мать и мистер Натан Голдберг приехали в Холт. Моя мать недавно стала миссис Голдберг, и хотя Айвор и я знали, она снова вышла замуж, мы еще не встречали джентльмена или

Моя мать недавно стала миссис Голдберг, и хотя Айвор и я знали, она снова вышла замуж, мы еще не встречали джентльмена и не имели представление об отчиме. Осенью 1940 года они сняли у местного фермера маленький дом. Они горячо поблагодарили Лукасов за такую хорошую заботу о нас, и мы переехали к ним. Я и мой брат были в шоке. Я не жил с моей матерью с пяти лет и Айвор с четырех и так же был еще этот странный человек, который внезапно вошел в нашу жизнь.

Мы медленно принимали это. Мама была в курсе, что мы не собирались привыкнуть к понятию о нашем новом отце за одну ночь, но постепенно мы узнали многое о Натане Джи, как мы стали называть его. Раньше в Лондоне он работал мастером на фабрике по пошиву готовой одежды. Он был инженером, под руководством которого работало множество людей. Пошив одежды было тем, что он делал всю жизнь. Но он оставил эту хорошо оплачиваемую работу ,чтобы быть с моей матерью, и сейчас устроился в прачечной в Троубридж. Работа была тяжелая, платили мало. Но было что-то в Натан Джи, что вскоре заставило нас с Айвором полюбить его. Он, бывало, приходил домой, надевал свои тапочки, устраивался в его любимом кресле и слушал Джильи и Карузо, двух великих теноров, которых он любил. Он был большой любитель оперы – того, что Айвор и я не могли даже слышать тогда. Он читал философию и учил меня записывать мысли, которые приходили ко мне, привычка, которая осталась со мной на всю мою жизнь.

У Натана Джи к тому же был стиль. Когда он надевал костюм , носовой платок всегда украшал его верхний карман. Легкий наклон фетровой шляпы выдавал в нем джентльмена. Он был хорошо сложенный мужчина, довольно мощный, в свои молодые годы он боксировал в полу-профессионалах. Для молодых и необразованных, участие в боях было единственным способом освободится от уродств нищеты. Его цель была победить нескольких больших бойцов и заработать достаточно денег на жизнь. Натан Джи никогда не был чемпионом, но он со страстью рассказывал о своем ближайшем друге, Тэде «Киде» Льюисе, который был чемпионом. Он был боец в Ист Энде ,который с гордостью носил Звезду Давида на виду и стал чемпионом мира во втором полусреднем весе. Натан Джи никогда не был более оживлен, чем когда он с гордостью рассказывал Айвору и мне о великих бойцах, с которыми Тэд «Кид» Льюис боролся и которых победил. Льюис красиво победил американского боксера, Джека Бриттона в Нью Йорке, в отстаивании мирового титула. Вся страна сошла с ума от победы, и хотя бой продолжался до четырех часов утра, люди выбежали на улицы, танцуя и распевая там в ранние утренние часы.

Медленно Натан Джи стал нашим отцом и Айвор и я научились любить его. Позже я осознал, как много я узнал от него, и как повезло моей матери, что она встретила этого человека, который изменил нашу жизнь. Маленький дом, который мы снимали, стоил пять шиллингов в неделю. Его зарплата была только три фунта в неделю, четыре с ночными дежурствами. Казалось, это его не касалось, несмотря на это он нежно любил мою мать, они, бывало, гуляли, взявшись за руки по деревне и их привязанность была очевидна всем.

В деревне был скромный магазин, который снабжал нас почти всем необходимым. У него было всего по чуть-чуть, включая пару товаров, которые всегда удивляли меня, такие как последние джазовые пластинки и журналы, изданные не для детских глаз. Так как Натан Джи был постоянным покупателем, владелец сказал ему, что им нужен мальчик для разноски газет в округе после полудня. Вечерние газеты приходили из Лондона примерно в 4.30, и Натан Джи подумал, что я мог бы подойти. Он сказал мне о работе по разноске газет с таким энтузиазмом, что было трудно сопротивляться. Он сказал ,что это пять раз в неделю, уикенд не рабочий, и думал , что мысль о независимости купит меня ! Он говорил мне о ценностях, чтобы удостовериться, что я понял, что половина зарплаты в три шиллинга и шесть пенсов в неделю, пойдут моей матери. Он сказал, что даже в двенадцать лет, а это был мой возраст , нельзя жить свободным и как важно вносить посильный вклад в семейный доход.

Транспортом меня обеспечили, развозка газет осуществлялась на велосипеде. Я ездил на железнодорожную станцию каждый день. Я подбирал там две дюжины газет , которые буквально сбрасывались с медленно идущего поезда , и совершал свой рейс. Я вскоре обнаружил, что деревня имела очень много указателей « Осторожно, злая собака» . Но на меня никогда не нападали, и вручение маме шиллинга в конце недели очень поощрялось.

Работа была на удивление приятная, так как я узнал так много о деревне. Там было большое поместье Леди Сесиль Гофф, чьи изумительные сады имели международную известность. Ходили слухи, что она была большим другом Королевы. Я никогда не видел ее или ее садов , как только я звонил в звонок , домработница выходила к воротам забрать газету.

Там была молодая пара, которая жила в прекрасном доме с бассейном. Они выглядели, как будто они прямиком сошли из Голливудского кино, они были прекрасны. Несколько раз по случаю я видел их объятия, и образы их занятий страстной любовью сопровождали меня остаток моего газетного рейса – мне было только двенадцать, но гормоны тинейджера уже работали в полную силу.

В общем, я доставлял обычным людям новости ,которые хотели видеть их напечатанными. Мне кивали, узнавая, и иногда даже хелло, когда я бросал газеты на тропинки к дверям. Был один человек, мистер Харрис, который жутко наорал на хозяина ,что он не получал свои газеты в течение недели. Я по невнимательности бросал его газеты по неправильному адресу, и они с удовольствием принимались человеком, живущим там, который думал, что это подарок от владельца магазина. К счастью это все разрешилось и я не был уволен, несмотря на злое бормотание мистера Харриса : « Вам не следует доверять этим проклятым эвакуированным из Лондона». Больше не было других инцидентов, и эта работа была закреплена за мной в течение года с небольшим.

Суббота была днем, когда сбывались многие наши мечты. Папа (я стал так думать о Натане Джи и думаю так и сейчас) , бывало, брал Айвора и меня и на автобус, везущий из зелени деревни в Троубридж. В Троубридже было два кинотеатра и папа обычно выбирал что-нибудь подходящее по его мнению. Показ всегда длился три часа, начинаясь с мультфильма, затем хроника британских новостей, затем второсортной фильм категории (который был ну уж очень второсортный) и затем главная картина. Эррол Флинн всегда был моим любимым актером, но я ,помню, посмотрел Тайрона Пауэра в роли Джесси Джеймса. Я был прикован. После этого, Эррол Флинн определенно занял второе место в моих представлениях о настоящем мужчине.

После кино папа вел нас в книжный магазин, и мы там прогуливались, пока он рассказывал нам , как чудесно найти так много прекрасных книг, многие из которых принадлежали известным писателям, в одном месте. Он, бывало, говорил « Откройте книгу, почувствуйте ее, ее запах, когда-нибудь вы станете слишком стары, чтобы ее прочесть и понять ее послание». И хотя мы не могли себе позволить купить что-нибудь, но этот необычный ритуал остался со мной. К сегодняшнему дню в моем доме существует хорошо подобранная библиотека и еще одна в маленьком домике для гостей. Вращение вокруг книг подталкивало меня учиться. У нас не было никаких сомнений, что он был очень мудрым человеком.

Практически в день четырнадцатилетия, которое наступило для меня 17 января, вас буквально выкидывали из школы, чтобы освободить место для другого полуграмотного, который должен будет страдать от унижений как я. Возраст выпуска из школы равнялся четырнадцати годам, не четырнадцать и несколько дней, поэтому это случилось после моего дня рождения. Если вы не были экстраординарно ярким и не выиграли стипендию или не имели денег на дальнейшее образование, вы шли работать. Прощание с моей работой с газетами в поиске чего –либо на полный рабочий день озаботило меня, не считая моего расстройства, что велосипед тоже должен был уйти.

В Холте была большая фабрика с названием Бевинс, которая выпускала гантлеты (рукавица, перчатка с крагами, примечание перевода) для Королевских военно-воздушных сил и перчатки для других потребителей. На них работало полдеревни. Меня взяли туда за двенадцать шиллингов в неделю, которые казались счастьем для меня, пока мне не напомнили, что маме нужно отдавать шесть.

Кройка перчаток было ремеслом, которое нужно было изучить. Это требовало опыта, чтобы точно знать, как растянуть кожу и использовать обрезки, и я смотрел с открытым ртом на то, как работали настоящие профессионалы закройного дела. Моя работа заключалась в кройке ремешков, которые пришивались к гантлетам. Я научился быть очень точным, так как, не считая того, что один конец ремешка пришивался к гантлете, на другом конце я должен был вырезать маленький кружок для застежки. Я не уверен, что я верю в божественную интуицию, но ,кажется, стоит отметить, что на моей первой работе на полный рабочий день в моих руках были ножницы.

Обычный разговор закройщиков имел местную особенность. Я не слышал слишком много разговоров о войне , но мне было хорошо известно о том, сколько пинт пива они выпили накануне вечером. Они были добродушными, щедрыми и много подшучивали надо мной. Зная ,что я еврей, они искали рожки, растущие на моей голове и делали вид, что расстраиваются, не найдя их. Конечно я знал, что они шутят и не чувствовал неприязни ни к одному из них.

Я ушел оттуда через три месяца и в мой последний день с жутким чувством неловкости я появился там с надетыми пластиковыми рожками. Весь этаж понял смехотворность ситуации, и начальник цеха крепко меня обнял. Я оставил рожки ему на память для потомков.

Наше пребывание в деревне в течение восемнадцати месяцев с мамой и Натаном Джи объединило нас в семью, но работа в прачечной повлияла на его здоровье, он обеспечивал наше пребывание в деревне из своих сбережений, которые быстро уменьшались. Поэтому после двух с половиной лет в Уилтшире, мы попрощались с Лукасами и всеми нашими друзьями и двинулись обратно в Лондон.

Из-за продолжения бомбежек было немного жилья, сдающегося в аренду, но мама нашла старый дом в Лоуренс Роуд, Боу. Он требовал много работы , но домовладелец не видел необходимости обновить его, так как бомба могла разрушить его на следующий день. Эта ветхое жилье имело комнату для отдыха, столовую, кухню, которая также служила ванной, две спальни наверху и как обычно туалет сзади. Мы вернулись к жизни старого Ист Энда.

Мне нужно было найти работу, я услышал, что нужны парни в Сити Лондон, которые бы передавали сообщения в доки, поэтому я направил свой путь к небольшому офису в Сити и подал заявление.

Служащий в приемной был терпелив , поскольку я с энтузиазмом трещал о своей квалификации. Он слушал меня ,явно развлекаясь, а когда я прекратил говорить, сказал : « Сынок, нам не нужны гении для этой работы. Все, что нам нужно - это пацан с велосипедом. У тебя он есть?»

«Нет», сказал я, чувствуя, что моя надежда испаряется.

«Хорошо, сынок, пока ты не стал бегуном на длинные дистанции, иди укради его».

Украсть велосипед? Он серьезно?

Как всегда, спас папа и не новый велосипед был быстро приобретен. Я получил работу, которая оказалась напряженной, но интересной, так как воздушные силы Германии каждую ночь меняли облик улиц, мой путь из Сити в доки ,казалось, менялись ежедневно. Я привык видеть тела и кровь, и слышать крики агонии и людей, которые были ранены и торопились в госпиталь.

Мы спали в убежищах, внизу на платформах станции метро. Там всегда пели песни, что поднимало дух каждому. Вера Линн была конечно очень популярна тогда и мы все знали слова из ее известнейшего хита военного времени « Белые скалы Дувра». Я присоединялся к пению и мог только представить себе прочность тех белых скал и певчих птиц, летящих над ними по пути через канал во Францию – свобода, которая была мне не знакома.

Ночью компания нас, четырнадцатилетних мальчишек, бывало , прогуливалась вокруг убежища высматривая молодых девушек согласных на постель. Мы плохо себя вели, но они были очень хорошенькие. Между шестью и семью часами каждое утро , моя семья возвращалась обратно домой, который был по близости. Записи в папиной трудовой книжке как о первоклассном инженере означали, что он был с распростертыми объятиями принят обратно на свою позицию. Он занимал кухню/ ванную первым, так как он должен был быть на работе до восьми утра. Айвор и я всегда спорили, кто пойдет вторым. Он был очень убедителен.

В тот год, Айвор, который был в выпускном классе школы, выиграл стипендию в Реджент Стрит Политехник. Вся их школа была эвакуирована в Майнхед в Сомерсете, на западном побережье Англии, и Айвор присоединился к ним. Он был всегда выдающимся, и директор его школы, доктор Бернард Уорсноп, попросил встретиться с моей матерью. На их встрече он охарактеризовал способности Айвора подходящими для Оксофрда или Кембриджа и сказал, что ему нужно брать индивидуальные уроки у репетитора. К сожалению, у нас никогда не было денег.

Я получал теперь небольшие деньги, и хотя я покинул приют три года назад, я все еще мечтал о той горячей ванне. Но я открыл, что был путь вновь пережить те редкие моменты роскоши.

Один раз в неделю я мог пойти в местные общественные бани на Степней Грин и погреться в горячей водопроводной воде. Это было просто нереальное пространство , на котором размещалось около тридцати ванн, и обычно там было два-три дежурных. У каждого была своя кабинка, но в каждой кабинке не было потолка, а только гигантская крыша высоко верху, так что звук был хорошо слышен на всей площади. Когда посетитель выходил из ванны, один из дежурных с большой щеткой и ковшом с мылом чистил ванну и начинал наполнять ее горячей водой для следующего человека в очереди. Каждая кабинка было пронумерована, и если вода остывала, пока вы блаженствовали, вам нужно было крикнуть, почти пропеть ваш номер дежурному: « Горячая вода номер двадцать три… Горячая вода номер двадцать три… Горячая вода номер двадцать три». Это продолжалось, пока дежурный не приходил в номер двадцать три и не наливал горячую воду в ванну. В следующей кабинке начиналась песня : « Горячая вода номер двадцать четыре…» Когда дежурный прекращал наливать воду в ванные, хор счастливцев квакали в унисон «Ох…ах…прелесть».

Ощущения чистоты мне хватало на два дня. В доме в Боу, мы запирались по одному на кухне, грели немного воды на газовой горелке и при помощи мягкой мочалки, мыла и энергии , мыли необходимые места ежедневно.

Ох, хоть бы оказаться в приюте опять…

 

2

 

Профессор Коэн

 

Я наслаждался свой работой вело-курьера, изучая переулки и кратчайшие пути через город, насвистывая на ходу, увлекаясь фантазиями о шпионаже, о захвате вражеского агента, чтобы стать героем за одну дочь. Моя мама, наслышавшись обо всем этом моем счастье, после трех месяцев всего этого решала, что она и я должны поговорить.

Она усадила меня и сказала мне о своих амбициях на мой счет. Я слушал, но реально не мог взять это в толк. Она толковала о парикмахерском ремесле как о профессии, но я то хотел стать футболистом. Я не мог представить себя зарабатывающим на жизнь начесывая волосы и размахивая машинкой для стрижки. Моя мать была мастером гнуть свою линию; она могла подойти с любой стороны в споре и победить. Она сказала мне о своей мечте – представление о моем будущем – добавляя « Извини, сынок. Предчувствие есть предчувствие». Я решительно протестовал, но на нее не подействовал мой вздор.

В назначенный день она надела на меня мое лучшее – что было одними более опрятными брюками из моих двух – и абсолютно наперекор моей воле, потащила меня в салон Адольфа Коэна на Уфйтчапель Роуд, 101. Мистер Коэн был парикмахером Ист Энда. Он пользовался необыкновенным уважением в окружении, особенно среди леди, и имел ласковое прозвище «Профессор». Он был не только выдающимся мастером, его также высоко ценили как постижёра. Перед ним было заслуженное преклонение в парикмахерских кругах , мама говорила мне об этом весь наш путь на автобусе туда.

Мистер Коэн встретил нас теплой улыбкой. В нем было всего пять футов и два дюйма , но его стать и индивидуальность производили впечатление как человека, гораздо большего ростом, а его отношение заставило нас немедленно почувствовать что нас здесь ждали. Через пятнадцать минут разговора, в котором ,в основном, говорили моя мать, он остановил ее на середине «Вы знаете что мы берем плату сто гиней (денежная единица в Англии=21 шиллинг, примечание перевода )за обучение ученика? Даже если это ему дано от природы, и он быстро схватит ремесло, потребуется по крайне мере два года обучения и много еще чего, прежде чем он станет по истине умелым».

Моя мать выглядела ужасно удрученной, что я подумал, что она может упасть в обморок. Я нежно взял ее за руку. Наконец она собралась. «Но мистер Коэн у нас нет сотни монет».

Больше ничего не было сказано. Мы пожали руки и направились к выходу. Я открыл дверь перед мамой и приподнял шляпу перед мистером Коэном, давая маме выйти на улицу. Я не мог быть счастливее. Я мог теперь подумывать о том, чтобы постараться стать классным страйкером. Мы не прошли двух ярдов, как за нами дверь салона открылась. Мы услышали, мистер Коэна окликнул нас «Извините меня», и повернулись к нему. «У вас кажется очень хорошие манеры, молодой человек. Начинаем в понедельник и забудьте об оплате».

Он взглянул на мою мать с видом человека, который только что совершил поступок века. Слезы радости катились из маминых глаз по ее лицу.

Что до меня, я был в абсолютном шоке. Я не мог поверить ,что после пятнадцати минут выслушивания маминой речи, расхваливающей меня наилучшим ,когда-либо сказанным, образом, моя жизнь так неотвратимо пошла под откос. Я собирался стать учеником дамского парикмахера. Как об этом возможно сказать моим приятелям? Я молча сел в автобус, везущего нас обратно в Боу. Мама поняла, что я чувствую. Но как я мог – молодой возмужалый атлет - уступить материнским желаниям?

В течение двух или трех дней мог дух был ниже низшего. Я хотел, чтобы меня оставили в покое. Но в 8.30 утра следующего понедельника, я был в салоне Адольфа Коэна, вместе с несколькими остальными молодыми учениками. Единственное, что меня развлекало, было размышление на тему, неужели родители других учеников, которые платят сто гиней за своих детей, чтобы те изучали ремесло, знают, что они также драят полы и моют зеркала. Но все женщины, которые обычно выполняли эту работу, работали на фабриках на нужды войны.

Мне сказали, какая зарплата будет за двухлетний период моего ученичества. Я начну с пяти шиллингов в неделю, с повышением на пять шиллингов каждые шесть месяцев. В конце срока обучения, я буду зарабатывать королевскую сумму в один фунт. Один из более продвинутых учеников салона посоветовал мне, что я буду молодцом, если стану отличным шампу-боем - мойщиком волос, так как чаевые станут существенной частью моего дохода.

Профессор Коэн разъяснил, что достойный внешний вид был просто необходим. Его первым правилом было, что все ученики мужского рода должны были наводить стрелки на своих брюках каждое утро. Когда я попробовал заметить ,что идет война и мы спим в подземке, мне недвусмысленно было указано, что должен найти способ. Вскоре я нашел, что если положить брюки в свернутое одеяло, на котором я спал, то это совсем не плохо работает. Мои ногти также должны были быть чистыми. Это достигалось отчасти мытьем шампунем многих голов. Было просто подвигом сохранить сияющую обувь после прогулки через развалы Лондона после ночной бомбардировки, к тому же в салоне мистера Коэна не позволялось иметь неполированные ботинки. В маленьком пакете, в котором мы носили наши инструменты, я научился носить жестянку с мастикой для обуви и ветошь. Профессор Коэн был экстремально дисциплинированным и никогда ни в малейшей степени не отступал от стандартов, которые он установил.

В салоне было два этажа и подвал. Как только клиент заходил на первый этаж, его приветствовал рецепционист, который, как это выяснилось, был обучен только улыбаться, и ничего более. Но это была трудная работа. У много наших клиенток были проблемы из-за войны, дефицит и нормирование по карточкам, и рецепционист должен был смягчить это, чтобы помочь клиенткам чувствовать себя непринужденно и расслабить напряженные нервы. В течение моего двухлетнего ученичества, было , по крайней мере, двенадцать рецепционистов. Многие уходили чтобы вступить в армию основываясь на том, что это было намного легче и определенно давало больше радости, чем быть буфером у клиенток.

У ресепшена стояла витрина с париками, расческами и щетками для продажи, но из-за войны выбор был небогат. Обставлено было хорошо потертой мебелью, которая видала времена получше. Многие клиентки сиживали там и болтали, ожидая своего стилиста. Я часто ловил ухом отрывки их разговоров и часто оставался удивленным кто кому и что делал.

Я поспорил с Рени, парнем-учеником, что я могу прогуляться к Алдгейт , в полумиле отсюда, надев один из париков мистера Коэна и остаться незамеченным. Я зашел в кабинку с рыжим париком , с пробором с левой стороны и уложенный волнами, перекинул концы . Я надел его, затем приладил мою кепку небрежно сдвинув ее на бок, и чувствуя себя одним из Трех мушкетеров, я двинул на улицы. Не хватало только накидки и шпаги.

Эксцентричным видом я выиграл спор. Но когда мистер Коэн увидел меня, идущего обратно в его империю, он был вне себя от ярости, убежденный, что я надсмехался над его париком. Факт, но я должен сказать ,что в этом случае Профессор был наиболее непрофессорским. Я не осознал, что он был так прикован к парику, особенно потому что он сидел на мне вполне прилично. Я был жизнерадостный и немного озорной возможно, но когда мистер Коэн понял, что я не хотел его обижать, он спокойно принял мои извинения.

Настоящая драма, однако, имела место сама по себе, так, каждый клиент имел собственную кабинку. На стене каждой кабинки было напечатано предупреждение : МАДАМ, ВО ВРЕМЯ ВОЗДУШНОГО НАЛЕТА ПЕРМАНЕНТНАЯ ЗАВИВКА НА ВАШ СОБСТВЕННЫЙ РИСК.

Это было не бесполезное замечание, так как перманентная завивка в те дни была совершенно примитивна. Перманентное устройство было включено в розетку и на его палочки наматывались волосы клиентки. Каждая палочка затем покрывалась электрическим нагревателем. Она не могла двигаться даже если бы захотела. Когда раздавался сигнал воздушной тревоги, я был обязан сказать « Извините ,мадам. Я пойду в убежище. Я обещаю вернуться». Затем мы спускались в убежище, которое было на самом деле подвалом салона. Аппарат работал от электричества, и одной из обязанностей ученика было выключить электричество до ухода в убежище вместе с остальными работниками и теми клиентками, кто не делал перманент.

В конечном итоге звучало «все чисто» и мы неутомимо возвращались к нашим клиенткам, некоторые из которых все еще сидели, вцепившись в боковины кресел, проклиная того, кто изобрел перманент. Они слышали взрывы бомб, но были привязаны к своим сидениям. Иметь завивку в военное время требовало мужества.

Однажды к моему ужасу я осознал, что из-за своей халатности я забыл выключить прибор. В то время было две очень популярных прически. Одна - «стрижка Мария» , ее носила Ингрид Бергман из «По ком звонит колокол» , фильма об испанской гражданской войне , и она была очень, очень короткой. Другая называлась Рита Хейворт, тогда главная голливудская звезда, чья длинная кудрявая грива была многократно скопирована юными девушками, стремящимися к гламуру.

К моему невезению клиентка не получила прическу ради которой пришла. «Рита Хейворт» нечаянно стала «Марией» - все ее волосы были сожжены. Я был в ужасе. К счастью для меня, леди имела стоическую позицию в вопросе неприятности, помноженной на сильное ощущение нелепости, и когда босс исправил мою ошибку прекрасной стрижкой, она взглянула на меня и сказала « Сынок, не плохо для военного времени».

Хотя каждый клиент сидел в отдельной кабинке во время стрижки и укладки, но они по - прежнему шли в общее помещение для мытья. Это был очень оживленный салон, посещаемый местными представительницами А-листа, секретаршами, медсестрами из близлежащего Лондонского госпиталя и множеством молодых женщин в своих униформах армии, военно-морских и военно-воздушных сил. Платье для парикмахера была на последнем месте в производстве одежды в 1942, поэтому одежда наша была старая, но всегда чистая. Я привык к требованиям клиентуры, и совсем ничего не имел в виду, отвечая на просьбы прекрасных девушек, которые хотели журнал или расслабляющий массаж головы.

Как ученик, я потратил несколько первых месяцев, изучая как правильно мыть голову шампунем и делать массаж кожи головы. Когда клиентка уходила ,Профессор или один из его топ стилистов учил нас как уложить волны и кудри на старых париках. Даже тогда я считал это нудным. Прошло шесть месяцев, прежде чем я подстриг мою первую голову. Очевидно, что нам не могли доверить клиентов, поэтому мы должны были выбрать кого-либо ниже на несколько ступеней социальной лестницы. Немного ниже Уайтчапель Роуд был Раутон Хауз – местная ночлежка. Каждый пьяница или социально запущенный регистрировался в этом учреждении время от времени и ему позволялось переночевать, и, если они хотели, помыться.

Профессор Коэн сказал мне «Видал, иди в Раутон Хауз и найди себе модель. Никто из них не ждет от тебя креативной стрижки, так как ты едва знаешь, как держать пару ножниц. Но я обещаю тебе, модель ,которую ты выберешь, не узнает разницы».

Это должно быть судьба. Сидящим в кресле холла было гигантское великолепное создание, шести футов с шестью дюймами, дикий человек, который должно быть весил по крайней мере 18 стоун (мера веса; равен 14 фунтам, или 6,34 кг, примечание перевода ). Когда в Раутон Хауз выкрикнули кто нуждается в стрижке, судьба доктора Патрика Алоисис О’Шафнесси внезапно оказалась в моих руках.

Пока мы шли на Уайтчапель Роуд в салон, он посмотрел вниз на меня и сказал « Итак, ты молодой английский парень ,который собирается подстричь этого прекрасного крепкого ирландца».

По дороге он напевал мелодию. Когда я спросил его ,что это за песня, он ухмыльнулся. «Песни Ирландской республики, но не говори, что это соул».

Он ворвался в салон как Лорд Веллингтон домой с войны, и распространяющийся голос Патрика Алоисис О’Шафнесси приветствовал всех и вся. Я посадил его в самую последнюю кабинку, где он сбросил свой жакет и мои ноздри ощутили его запах. Я взглянул на него и произнес «Извините , момент».

Затем я вышел, и принес ему кусок мыла и полотенце. Повел его к раковине, он понял меня и отдраил свое лицо и шею. Затем я энергично вымыл его волосы и отвел его обратно в кабинку. Он болтал без умолку, усиливаясь так как он говорил мне, что проблемы между Англией и Ирландией были из-за того, что ирландцы говорили и писали по-английски куда лучше ,чем англичане. Его подхалимство реально помогало – я мог стричь его волосы свободно, пока он атаковал всю систему, в которой мы жили.

Естественно, я копировал то, что я видел выполненное экспертами в салоне, и хотя стрижка получилась совершенно ужасной, ножницы чувствовали себя очень комфортно в моей руке. Когда я закончил работу, он проэкзаменовал ее тщательно в большом зеркале перед ним. Тогда я принес другое зеркало ,чтобы он мог видеть вид сзади, которой он изучал с тем же вниманием.

Кивнув головой в знак благородного одобрения , он сказал «Очень элегантно. Когда-нибудь ты станешь прекрасным парикмахером».

Когда он уходил, он пообещал мне самые щедрые чаевые в свой следующий визит, и он действительно хотел назначить прием в следующем месяце. Я сказал, что не назначаю приемов для моделей, но лучше я приду в Раутон Хауз и найду его, что я и сделал.

Весь следующий год я узнавал о Синдж, Джойс и Бекет, вместе с несколькими другими ирландскими великими в литературе. Когда я впервые встретил Патрика О’Шафнесси , я не знал, кто были все эти люди. Но даже эта опустившаяся душа без каких либо амбиций могла быть учителем. Я никогда не забуду его.

В конечном счете, после многих моделей и восемнадцати месяцев, мне дали первую клиентку. Она была средних лет и полная, у нее были рыжеватые крашеные волосы, я даже поискал ее лицевую костную структуру – которой просто не было. Мои усилия не украсили ее вид, и Профессор должен был прийти и добавить финальные штрихи. Несмотря на это, я получил уверенность, и даже когда я не стриг, я находил себя держащим пару ножниц. Я начал наслаждаться сложными задачами , но даже с

Я начал наслаждаться сложными задачами , но даже оценивая прошлое зная настоящее , я не могу сказать, что я был ярче или лучше других учеников. По правде, я все еще не был столь уверен, что предчувствие моей матери было верно.

 



 

В 1945, Роберт Закхэм, который только что отслужил 5 лет в армии и был уволен в запас , пришел работать к Адольфу Коэну. Он был парикмахером до службы в армии. Он обычно приносил сэндвичи на работу и мы двое часто шли в парк наслаждаться ланчем; его прелестная жена, Филлис, которая была мне представлена, всегда запаковывала еще один ланч для меня. Фил, как она была известна всем, была маленькая блондинка с большим сердцем восхитительным кокни-акцентом (кокни -житель Лондона, уроженец Ист-Энда, представитель рабочих слоёв населения, примечание перевода). Мама тоже делала сандвичи. У Роберта и меня был очень здоровый аппетит, и мы делили их тоже. Он рассказывал истории о постижении парикмахерского дела в свои более ранние годы, и как ,будучи непрофессинальным боксером, он выиграл все поединки кроме одного, который он проиграл Артуру Данахару. Данахар со временем стал профессионалом и чемпионом Великобритании во втором полусреднем весе. После того, как он был побит им, Роберт бросил бокс ради занятия парикмахерским делом на постоянной основе, что мы оба считали удачным переходом.

Через дорогу был ресторан под названием Джо, и дети, родители которых платили сто гиней за их обучение, всегда ходили на ланч туда. Должно быть прекрасно иметь богатых родителей. Некоторые из учеников время от времени приходили в новых ботинках, и я завидовал. Мне приходилось быть последним. Считал каждый пенни. Половину моих пяти шиллингов в неделю следовало отдавать моей матери. Один раз профессор Коэн сказал- « На твоих брюках пятно». Я обычно носил одну пару, пока другая была в чистке. Когда я объяснил, он сказал « С чаевых пойди и купи в секонд-хенде». На тот момент я знал его уже достаточно, чтобы удержаться от замечания, что у меня было много других более захватывающих планов на эти деньги, нежели неинтересные старые брюки, к тому которые кто-то уже носил.

За несколько дней до военного вторжения в Европу, конвои американских и британских войск, танки и грузовики со снабжением проезжали мимо салона каждый день, следуя в порты канала. Как только войска проезжали, они видели табличку, носящую имя Адольф Коэн. Можете себе представить, какие раздавались крики. Наименее лестный был «Мы придем достать тебя, Адольф!» и я помню крик одного сержанта « Мы вернемся и за тобой, Коэн!», другой комментарий был «Коэн, как ты можешь носить имя Адольф?» Моральный уровень каждого был на высоте и мы все смеялись, кроме профессора Коэна, который никогда не был уверен насколько серьезны они были.

Даже в те шаткие времена, тщеславие не далеко ушло из сознания наших клиентов. Мелирование еще не было придумано, но заказ стать блондинкой был частым. На самом деле, была ли клиентка блондинкой, рыжей или брюнеткой, единственно чего они желали было - измениться. Мистер Коэн заходил в кабинку ,где сидела клиентка и после быстрого разговора о ее пожеланиях, он объявлял « Видал, сделай обесцвечивание этой клиентке».

В те дни «обесцвечивание» состояло из белого обесцвечивающего порошка , Н 202 и 880 –основанных на перекиси и аммиаке. Один порошок не стал бы работать без перекиси и аммиака. Для того, чтобы активировать обесцвечивающий процесс, я осторожно смешивал перекись с порошком в маленькой стеклянной мисочке, используя шпатель для выполнения такой работы, и очень осторожно не до конца снимая крышку на бутылке с аммиаком, капал две или три капли в смесь. Я должен был быть очень осторожным, потому что падение бутылки с аммиаком очистило бы целую улицу, создав больший хаос, нежели немецкий воздушный налет. Я отдавал миску мистеру Коэну , который ставил ее на поддон на колесиках и приступал делать пробор на волосах клиентки , окрашивая корни. Когда обесцвечивание делало свою работу, мне говорилось вымыть шампунем голову клиентки, часто остающейся поврежденной от примитивного обесцвечивающего процесса. Я должен был быть очень нежным, из-за ожогов от обесцвечивания, которое оставляло ранки на голове, которые были не так редки, как некоторые могли бы надеяться.

Профессор Коэн объяснял каждый шаг процесса окрашивания с подробными деталями. Я должен очень поблагодарить его за это, не говоря об огромной оплате, которую он не брал с меня. Он потратил огромное количество времени со мной, с огромным терпением обучая меня основам, и он привил мне убеждение, что парикмахерское дело, в своем лучшем проявлении, есть форма искусства, которая требует дисциплины. Он часто оставался допоздна со мной, после того как все уходили домой, чтобы объяснить технические детали. Он давал понять, что это не утомляло его. Он жил прямо над своим магазином, поэтому ему не нужно было далеко ходить. Когда я вспомнил его сейчас, то пришло на ум слово «достоинство» - отвороты его тщательно отутюженных брюк прекрасно ложились на сияющие туфли, его седеющая голова с прекрасной укладкой, его мастерское умение вести себя с клиентками. Каждая из них чувствовала, что он был там только для нее. У Адольфа Коэна была такая гордость своим умением а парикмахерском деле ,что это заражало. Его бы не назвали профессором за ни за что. Он действительно знал все, что было известно о волосах, и любезно делился своими знаниями. Медленно, на протяжении всего периода, что я был с ним, что-то во мне остановило борьбу моего сопротивления парикмахерскому делу, которое было вначале.

 

Большинство вечеров моя семья собиралась у радио точно в девять часов и слушала : «А сейчас новости, их читает Алвар Лиделл». Если не Алвар Лиделл, то это был Стюарт Нибберд. Для меня их хрип, четкое произношение выражали, как английская речь должна быть произнесена. Английский язык хранил великое очарование для меня даже в юном возрасте, я понимал , что огромный мир возможностей был для тех, кто мог им владеть. Не считая тех двух превосходных дикторов новостей, я знал не многих людей, кто мог хорошо говорить. Наш день, когда у нас был выходной на полдня, был среда, которая - к счастью для меня- была днем, когда в театрах давали дневные спектакли. Если у меня было достаточно чаевых от мытья голов клиенток, я садился на автобус номер 25, идущий от Ист Енда в Вест Энд. Я покупал билет в один из многих театров на Шафтесбери Авеню или Хаймаркет и стоял сзади локоть к локтю с теми остальными, кто не мог позволить себе сидячее место, и смотрел, как лучшие английские актеры практиковались в своем ремесле.

Я смотрел с благоговением работы великих драматургов – Чехова, Ибсена, Шоу, Фейдо – но мне никогда не хотелось быть актером. Мысли учить слово за словом угнетали меня. Но я хотел подражать их прекрасным голосам. С моим ист-эндским акцентом это было трудно, это не останавливало мои попытки. После многих посещений театр, звуки стали знакомыми и постепенно голос и ухо стали единым целым. Я нашел себя отдаляющимся от некоторых моих ист-эндских приятелей, которые смеялись надо мной за мои старания превосходно разговаривать, но я не позволял им удерживать меня от этого. Было много других ист-эндцев как я, с амбициями, которые хотели оставить свой след. И они так делали.

 

Была война или не было войны, но жизни даются людям для того, чтобы жить. В конце недели, в мой полноценный выходной, я посещал Петтикот Лэйн. Это все еще так много значило для меня, и в субботу там была атмосфера действительно особенная. В один прекрасный весенний день я подумал о миссис Коэн, которая была так добра к Айвору и ко мне, когда мы были совсем малышами и я купил ей маленький букет цветов. Я вошел в ее булочную, и подарок стал для нее абсолютным сюрпризом. Она воскликнула и, потреся своей головой, сказала « Когда-нибудь ты может быть, если случится чудо, станешь кем то». И затем добавила « Купи несколько бубликов». Я купил и не мог удержаться, чтобы не купить несколько вкуснейших латке у миссис Фейнштейн.

Один из моих старых друзей Джеки Джозеф был парнем с рынка, известный другим как мальчик-развозчик. У развозчиков были ларьки и определенные места, с которых они продавали свои товары. Джеки поднимал тяжести и был в прекрасной физической форме; он к тому же мог говорить скороговорками , что притягивало толпу. Он продавал платья, юбки и дамское белье, и обольщал леди раздеванием до талии. Он был мужественно выглядящим и девушки обожали его. Он мог говорить в течение двух часов без повтора слов. Мастер разговорного жанра продавал свои товары, и одна из его великих шуток была известна всем. Гипнотизируя толпу он поднимал платье и говорил « Вы слышали о Кристиане Диоре?»

«Да!» ревела толпа. «Да!»

«Тогда кто же я?» кричал он.

И толпа ревела « Идишер Диор!»

Показывая платье в полный рост, он говорил симпатичной девушке в толпе «Пять шиллингов, дорогая, но для тебя полцены и мы сбросим пару трусишек».

Как только вы свернете с Вентворт Стрит на то, что сейчас есть Миддлесекс Стрит, название улицы могло измениться, но название переулка нет. Брат Натана Джи, известный как «Кошер Джек», там работал в мясной лавке. Он был большой, мощный мужчина, который во время войны стал старшим группы предупреждений воздушных налетов по округу. Он был отважным, спасшим многие жизни; настоящий кокни-герой, который позже был награжден Сити Лондон.

Когда вы прогулялись до конца улицы, там, справа на углу был молодой Табби Исаак, продающий прекрасных съедобных угрей, и съедобных маллюсков и мидий, живый, живых, ох. Все эти деликатесы шуршали в отдельных ведрах, и всегда была длинная очередь любителей морепродуктов, которые находили еду Табби Исаака неотразимой.

Там была звукозаписывающая палатка , где продавались последние альбомы джаза и блюзов. Ее часто посещали банды, и за ней хорошо следила полиция. Я знавал многих из преступников, но я не думаю, что я когда либо видел там беспорядки. Они приходили насладиться звуками, как и я. Это была пора расцвета Больших Банд – Эллингтон и Бэйси и успокаивающие звуки Синатры, Билли Холидея, Тони Бенетта и Билли Экстайна. Я все еще могу вспомнить запись Экстайна, которую я купил, где он пел «Все, что у меня есть - твое» с « Прижми меня поближе к себе» на другой стороне. Должно быть, были хорошие чаевые на той неделе.

После двух с половиной лет по крылом мистера Коэна, я сказа ему что я не угомонился и твердо решил вырваться из Ист Энда. Он старался убедить меня остаться, но я видя что меня не убедить, он подсказал, что если я буду продвигаться, то нужно всегда искать лучшее. Он рекомендовал мне попытать счастье с Рэймондом, который быстро становился наиболее известным парикмахеров в стране.

Это было время продвижения запада, и с самолюбием, несравнимым с моими ограниченными талантами, я решил последовать совету мистера Коэна. Так я обнаружил себя перед домом Рэймонда на Албермарл Стрит, Мэйфэйр (самый дорогой район Лондона, примечание перевода), волнение переполняло меня. Приближаясь к рецепционисту, проявился мой Кокни акцент. Она окинула меня любознательным взглядом,и я сказал « Могу я видеть мистера Рэймонда?» Ее взгляд стал еще более презрительным, как только я добавил «Я знаю он номер первый парикмахер в бизнесе. Я думаю, он мог бы научить меня нескольким вещам».

Я вдруг осознал, что сделал огромное количество ошибок, так как она взглянула на меня снисходительно и сказала «Нет, вы не можете видеть мистера Рэймонда, и если вы ищите работу, я советую вам изучить язык, прежде чем вы вернетесь. И кстати, язык – английский».

Я упустил это. Но я отказывался сдаваться и вскоре нашел работу через мою кузину Амелию. Она тоже стала парикмахером и очень хорошим, и работала у человека по имени Тедди Гилтис, у которого было два салона : один на Шафтсбери Авеню, а другой на Пикадилли, возле знаменитого Теартра Уиндмилл.

Он взял меня в салон на Шафтсбери Авеню, название которого больше подходило к дешевой закусочной, чем к салону в Вест Энда- «Мак и Джорж». Менеджер мистер Фил Леви, который только что пришел из армии и имел очень легкомысленное отношение ко всему, бывало, отвечал на телефон «Мак и Джорж, мы не можем помочь», или «Мак и Джорж, мы продаем рыбу с жаренной картошкой только после пяти часов» ( в оригинале текста написано fish and chips – это очень популярная дешевая английская еда, состоящая из рыбы и жаренного картофеля, примечание перевода). Это дошло до ушей мистера Гилтиса, который вместо того ,чтобы сменить название салона, сменил менеджера.

Гламурность клиентуры, которая проходила через «Мак и Джорж» в 1945 была поразительной. Я ,наконец, убедился, что выбрал правильную профессию. Хотя мне было семнадцать и я был немного наивен, я понимал, что тело красиво, когда его видел, и целая череда этих восхитительных леди возбуждало желания внутри меня, в то время неосуществимые. Там была одна девушка Пегги, которая открыла мне одну тайну. Она сказала «Дорогой, ты что не понял, что мы все играем?» Когда она заметила мой взгляд удивления на ее признание, она немедленно убедила меня, что это не только обеспечивает ей хорошую жизнь, но это к тому же, очень весело. Она была совершенно бесстыжая и рассказывала мне о своих приключениях прошлой ночи. Ее клиентами были в основном военные пилоты из британских , французских и польских военно-воздушных эскадрилий. Они были гостями Пегги на ночь. Многие из них улетали на следующий день, и, не зная, будет ли он их последним, они намеривались провести прекрасную ночь накануне. Это стоило им сто фунтов , что в те дни было кучей денег. Пегги Полиш не могла нормально разговаривать, но зато она знала все слова, которые были нужны. Через три месяца, когда я уходил из «Мака и Джоржа», я знал куда больше о сексе, чем о волосах.

Если я не учился, я терял интерес, поэтому я не мог задерживаться на работе. Меня постоянно увольняли. Я работал три месяца у Генри на Кнайтсбридж. Мистер Генри был высокий, экстравагантный джентльмен с легкой сутулостью и восточно-европейским акцентом. Всегда элегантно одетый, его манеры требовали уважение. Но он никогда не получал его и не оказывал его. Если клиентка или стилист раздражали его, он становился злым и говорил « Проваливайте из маёво заведения и идите в Харродс!» Харродс был совсем рядом, огромная империя, где вы могли купить что-либо и все качественное, скорее как это и есть сегодня. Он, очевидно, чувствовал, что парикмахерские стандарты в салоне Харродса были намного ниже, чем у него.

Однажды после обеда я работал с одной клиенткой, и в ней не было ничего, в ее виде или манерах, что бы вдохновило меня. Когда я закончил и положил ножницы и расческу, она мне сказала «Мне не нравятся мои волосы».

Я посмотрел ей в глаза и сказал « Мне они тоже не нравятся, но это лучшее, что я мог сделать из того, что у вас есть».

Она заорала «Позовите мистера Генри!» Слыша крик, он быстро пришел. Она повернулась к нему и сказала «Я сказала этому молодому человеку, что мне не нравятся мои волосы. Он имел наглость сказать мне ,что они тоже ему не нравятся .»

«Не волнуйтесь мадам» убеждал он ее. «У меня будет более опытный стилист для вас». Повернувшись ко мне, он в ярости сказал «Что до вас, то вы уволены. Проваливайте из маёво заведения и идите в Харродс!»

Я ушел с радостью. Ничего у мистера Генри не давало мне чувства ,что я прогрессирую. Клиентура была скучная и занудная, и носила одежду и прически, которые не делали их привлекательными. Они были стайкой старых склочниц, и скука была невыносимой. Увольнение стало благословением. Я ничему не научился. А если я не учился, то я не совершенствовался, и мною было решено стать лучшим, насколько я смогу.



В 1946 , спустя год после окончания войны, я страстно был вовлечен во что-то, очень отличное от парикмахерского дела. Становилось все яснее из радиосводок, что растут проблемы в Палестине. Мама была сионисткой до глубины души, и наш дом был полон сионистской литературы. Она устраивала собрания в нашей гостиной в Боу и стала известна своей силой убеждения. Она приглашала прийти спикеров, хотя то, что они должны были говорить нам было жестоким, было также необыкновенное ощущение, что мы стоит на краю великих перемен; что может быть наконец будет еврейская родина. Была борьба между различными группировками в Палестине, со стараниями Британии сохранить мир, было кровопролитие с обеих сторон. Быть и британцем и евреем давало мне некомфортное ощущение раздвоения убеждений. Перед собраниями, Натан Джи посылал меня на угол Лоуренс Роуд обеспечивать, чтобы люди заходили в дом одновременно не более двоих-троих, чтобы не вызывать подозрений. Я посылал их маленькими группами через короткие промежутки времени. Мы определенно не хотели, чтобы соседи узнали, что собирается толпа из тридцати-сорока сионистов. Понадобилось немного времени, чтобы убеждения матери передались и мне.

Был один спикер, который особенно убеждал меня, что существует срочная необходимость в еврейском государстве. Он аргументировал очень сильно, что немцы пересекли Канал (пролив Ла-Манш, примечание перевода) , врожденный антисемитизм внутри европейской христианской культуры, смешанный с пропагандой нацизма, может создать ситуацию в Англии, которая приведет к смерти огромного процента из 350 000 британских евреев. Зверства Холокоста никогда не смогут повториться, пока существует сильный Израиль.

Освальд Мосли, довоенный лидер британского объединения фашистов, был освобожден от домашнего ареста после окончания войны, под его руководством фашисты были опять на подъеме, выкрикивая ругательства , всегда начинающиеся с « Мы должны избавиться от жидов!»

Мы были посторонними в их гнезде. Мы, евреи, были, по их убеждению, легкой добычей. Я не знаю точного дня когда мы решили оплатить ненависть той же монетой, но ужас от образов Аушитца, Дахау, Бухенвальда, Белсена и по-видимому многих других мест нажал на спусковой крючок нашего смысла выживания. Мы все услышали о героизме Мордехая Анилевича и его нескольких сотен последователей в восстании Варшавского гетто, которые ободрили нас еще больше. Потребовалась дивизия наци и около месяца, чтобы уничтожить борцов гетто. «Никогда снова» стало приказом, а не слоганом.

Идея формирования группы для очистки от фашизма улицы за улицей было идеей Морриса Бэкмана, который служил в британском торговом флоте во время войны. Он пережил две торпедные атаки и вернулся домой в Хакни, обнаружив фашизм на пороге своего дома. В марте 1946 он позвал на митинг сорок три еврейских бывших военнослужащих мужчин и женщин, многие из которых были награждены как герои войны, прийти и решить положить конец фашизму на улицах Британии.

Лидеры в различных районах Лондона были выбраны за свое бесстрашие, физическую силу и способность привести за собой остальных. В Ист Энде Биг Джеки Майерович был борец, в сторону которого мы все смотрели с почтением, и призыв быстро разносился по общине. Весь крепкий молодняк, у кого было сердце, хотели принадлежать к Группе 43, как она стала называться. Ночь понедельника на Майл Энд Арена была ночью борьбы, и я часто видел Джеки там. Он пришел на одно собрание матери той весной, и ему не нужно было долго убеждать, чтобы привлечь на свою сторону новых участников. Мне только что исполнилось восемнадцать.

Был один участник Группы, который особенно воодушевлял нас – Герри Фламберг. Он был сержантом – парашютистом, который был награжден Военной медалью за выдающееся мужество в спасении многих своих товарищей в Арнеме. Ни один не хотел бы его встретить в темном переулке в качестве уличного драчуна. Он был крупным мужчиной с прекрасным чувством юмора, смеющимся и шутящим всю жизнь , кроме времени, когда нужно было бороться с фашистами. Его страстность, быстрота и дух борца были заразительны. Джеки Майерович представил ему меня, и он стал прекрасным другом. Мы бы последовали за ним, где бы ни бушевала борьба. Было честью быть молодым мужчиной, борющимся вместе с этой группой бывших военнослужащих, которые прославили себя своим умением в течение войны. Их награды включали Крест Виктории, Военные медали, Ордена за выдающиеся заслуги, Кресты за летные боевые заслуги и медали за выдающиеся заслуги. Они вели борьбу против фашизма на фронте и были в этом тверже твердого.

Призыв Группы 43-х продолжал распространяться, и вдруг бросили вызов фашистскому собранию чернорубашечников. Один вечер в Килбёрне , мы загнали фашистов в паб и сами были загнаны полицией в паб. Они арестовали троих из нас. Потребовалось длительное время достичь полицейского участка, который был всего в нескольких улицах от паба. Полисмены держали одного из моих товарищей, Мо Леви, пока сержант молотил его, нанося удары ему повсюду на лице, в то же время обзывая нас « грязными еврейскими ублюдками», « трахнутыми жидами, которых упустил Гитлер» и « сыновьями заграничных шлюх». Я не мог поверить, что я нахожусь в центре Лондона, слыша их ненависть. Это было чудовищно.

На следующее утро перед судьей мы заявили наше доказательство против сержанта. Судья окинул нас взглядом презрения «Это не нацистская Германия» сказал он. «Наша полиция никогда бы не поступала таким образом. А сейчас идите домой, и будьте хорошими парнями, и не дайте мне снова увидеть вас».

А я думал, что мы были хорошими парнями, очищая улицы от фашистского мусора.

В другой раз была драка, которая оставила отвратительный кровоподтек на моем лице. Когда я пришел на работу на следующее утро, клиентка сказала « Мой Бог, Видал, ты выглядишь ужасно. Что случилось?»

Я сказал « Ох, да ничего, мадам. Я просто споткнулся за шпильку».

Я часто использовал эти несерьезные отговорки, чтобы остановить интересующихся людей от дальнейших расспросов. Нам посоветовали никогда не говорить о Группе 43-х людям, которые к ней не принадлежали. Ни мой работодатель в то время, ни один мой работодатель за все время, что я был с Группой 43-х, не был осведомлен о моей политической активности. Кровоподтек сходил около двух недель. Очевидно, меня ударил тот, кто носил массивное кольцо. Могло быть хуже, он мог носить кастет.

 

Пройдя через военную подготовку, лидеры Группы 43-х знали, что молодняк как я нуждается в обучении специальным приемам самозащиты. Были открыты спортзалы и мы часто посещали их. Кроме физической тренировки, нас учили большому количеству тактических маневров и нас всегда предупреждали никогда не давать отрезать себя от основной группы.

К сожалению, одной ночью трое из нас были отрезаны от других на пустыре Хакни. Мы бежали по улице к тот момент когда мы услышали погоню в пятидесяти ярдах или около того позади нас. Мы повернули за угол и прыгнули на забор перед садом, когда вдруг дверь открылась, и женский голос громко прошептал « Идите сюда» и в мгновение трое из нас скрылись в ее доме. Я мог разглядеть она не была еврейкой, так как она носила крест, и я спросил ее, почему она помогла нам.

Эта смелая леди, которая, скорее всего, спасла нас от ужасного избиения, ответила шипящим голосом « Мой муж был убит на воне и я ненавижу фашистских ублюдков». Она не назвала нам своего имени и просила нас не навещать ее, и когда я спросил «Почему?», она ответила « Мне нужно жить с этими людьми».

Британское фашистское движение не росло, оно осталось маленьким. Это было выдающимся, как сорок три бывших военнослужащих могли воодушевить Лондонский молодняк помочь им опрокинуть фашизма на улицах. Это научило меня, что если меня что-то сильно волнует, и у меня есть возможность и решимость бороться, я могу изменить то, как люди думают и поступают. Группа 43-х научила меня, что что-то возможно. И было возможно все.

 

Перевод: Олеся Дмитриченко

 

 

 

 

 

 

 

[Nikola-ru]

стр. 56

На протяжении следующих 18 месяцев я работал у очень способных людей. Это был Генри Де Коста в Мэйфер - человек высокого роста у которого было чутье и который предпочитал работать в тихом уголке; Чарльз Пламридж в Бейсвотер - это был очень стильный шоумен, казалось, что слово экстраверт придумал именно он. Затем я работал у "Ричарда и Генри" в их филиале в районе Путни (Ричард Конвей и Генри Редман были владельцами многих салонов в Лондоне). Генри был ранен на войне и страдал от сильных головных болей. Ричард Конвей был блестящим бизнесменом, который провел много времени растолковывая нам свои идеи и мы были благодарны ему за это. Моя следующая работа была у Бернарда Бермана и Сидни Габи, у которых был салон в Мейфер и как вскоре оказалось я стал ведущим парикмахером филиала. Меня они назначили в свой филиал в Майда Вейл. Они были блестяще одаренными и широко известными специалистами и я жаждал научиться от каждого из них всему, что можно.

 

К 1948 году мне было 20 лет и не намеренно получилось так, что предыдущие 1,5 года я работал в 4 разных салонах. Я искал что-то в парикмахерском деле, чего не мог найти, но у моей жизни была и другая сторона, которая меня сильно увлекала - бокс. Вечера, в которые проводились бои в Лондоне были очень захватывающими, так как я знал лично многих боксеров частично благодаря тому, что я вырос с некоторыми из них в восточном Лондоне и частично благодаря тому, что многие спортивные площадки были открыты для членов группы "43" и я мог свободно их посещать. Решительность этих тренирующихся мужчин просочилась в меня и я удивлялся той смелости, которую должен иметь боец, чтобы стать чемпионом.

 

Тони Хиллер занимался в спортзале восточного Лондона, который я посещал. На ринге он был 75 килограммовым ужасом. Вне ринга он видел себя как британский Ирвинг Берлин.

 

стр. 57

Ему нужно было принять серьезное решение кем быть: боксером или композитором? Он выбрал последнее и стал писать и выпускать большие международные хиты, такие как "United we stand", "Angelo", и "Save your Kisses for Me", который был хит номер 1 в 27 странах и было продано более 5 млн. альбомов. Тони был близким другом и мы до сих пор часто встречаемся, когда я бываю в Лондоне и он напоминает мне о прошлых деньках и о том, как много профессионалов он уложил.

 

Иногда со мной приходил отец. Ему всегда нравилось напоминать мне, что в его время были настоящие чемпионы: Большой Джек Мейерович, глава группы 43 в Ист енде, который не раз спасал меня от неприятностей, стремился стать профессиональным чемпионом тяжеловесом. Естесственно нас связывали близкие отношения и я часто наблюдал за ним как любитель - казалось, что он никогда не проиграет бой. Но в один ужасный вечер, когда он дрался с "Черными Рубахами"(английский союз фашистов прим. переводчика) его пырнули ножом. Он провел несколько недель в больнице и больше никогда не выходил на ринг.

 

Другой боец, которого я знал был Микки Даф.Он был как Шугар Рей Робинзон. Наблюдать за его боем было как наблюдать за танцем Фреда Астайре.Микки почти стал претендентом в чемпионы, и для меня было очевидно, что у нас скоро будет великий чемпион, который, казалось, с рождения имел нокаутирующий удар. Как это он оказался в конечном итоге менеджером чемпионов.Последний раз я видел его, когда он привез Франка Бруно в Лас-Вегас.

 

Но за девушками мы охотились с Мо Леви. Вместе с ним мы часто бывали в клубе "Девушки Степни" надеясь, что нам повезет. Мо был одним из тех кого избила полиция в Килбурне. Мы провели наш первый отпуск вместе в Бланкенберге, приморском курорте Бельгии возле Бругеса. Я встретил там замечательную девушку, очевидно из очень хорошей семьи, так как ее все время сопровождали.

 

стр. 58.

По окончании 2 недель мы все еще были просто хорошими друзьями. С другой стороны, Мо спал с той кто ее сопровождал и сказочно провел время. Это была моя первая поездка за границу, но далеко не последняя. Вскоре я должен буду путешествовать намного дальше от дома.

 

29 ноября 1947 года вновь созданная ООН проголосовала за создание государства Израиль. По всему миру в сердцах евреев и всех тех кто был в ужасе от правды о холокосте был восторг. Британское правительство хотело быстрее уйти из Палестины и они радостно отказались от своего мандата 14 мая 1948 года. Как только британская армия ушла добровольцы устремились в Израиль и я был одним из них. Никто и ничто не могло остановить меня от того, чтобы подписаться.

 

Попасть туда можно было только окольными путями. Мы покидали Лондон по-одному, так как осознавали, что за нами следят британские власти, которые знали, что мы собирались в Израиль, но имели весьма смутное представление о нем. Я помню как меня послали из Лондона в Париж по одному адресу на de la grande amee avenue, где меня тщательно обыскали. Затем меня направили в Марсель ждать либо лодку либо самолет, чтобы переправить нас в Израиль.

 

В Марселе был огромный лагерь, называемый Le camp du Grand Arenas. Этот лагерь был наполнен теми, кто каким-то образом пережил террор концентрационных лагерей и должны были быть вскоре переправлены в Израиль, как в убежище. Ожидая пока переправят и меня я провел 5 месяцев в этом лагере, слушая ужасные истории от тех, кто пережил Холокост, которые казались абсолютно невероятными, но все же они происходили на самом деле. Многие из выживших не могли или не хотели рассказывать свои ужасающие истории. Я остался глубоко огорчен тем, что услышал. Они были настолько упавшими духом, что даже не могли поверить обещанию новой земли.

 

стр. 59.

Это были разбитые люди - истощенные, со впалыми щеками и ввалившимися глазами, смотрящими в пустоту. Большинство из них были все еще худыми как скелеты и могли есть только небольшие порции еды. Нацисты уморили их голодом и их желудки все еще не могли переварить обычную порцию еды. Доктора, нянечки и психиатры, которых доставило в лагерь новое правительство Израиля должны были постепенно вернуть их в состояние, в котором, они были бы похожи на людей. То, что я увидел эти ужасные страдания собственными глазами и жил среди людей, чьим единственным преступлением было то, что они родились евреями, оставило во мне неизгладимый след.

 

Однажды вечером один потерянный человек открыл мне свое сердце и рассказал, как его единственного сына забрали от него в газовую камеру. Этот человек плакал у меня на руках и, держа его, я тоже не мог сдержать слез.5 недель проведенные в лагере, привели меня в состояние неверия. Как можно было такое допустить? Увидя столько страданий в лагере и пережив столько расовой ненависти и фанатизма в детстве и юности я был сильно разгневан распространенной нетерпимостью. Я все время спрашивал себя: Неужели нужно было допустить Аушвитц, чтобы появление Израиля стало реальностью.

 

Вскоре пришла долгожданная новость. На следующем самолете я должен был улетать в Израиль. Наш старый самолет не смог бы долететь без остановки поэтому мы приземлились на заправку в Риме, а затем в Афинах.В последствии мы приземлились на небольшом аэродроме в Хайфе, самом большом городе на севере Израиля. Когда я прибыл в красивейший город, Хайфу, я возликовал. Для меня это был исторический день. Наконец-что я коснулся земли новой страны Израиль. Когда я подошел к терминалу, я понял, что впервые в жизни я был там, где творилась история.

 

Нельзя было терять времени. 15 мая 1948 года Египет, Сирия, Иордания, Ливан и Иран вторглись в Израиль развязав Арабо-Израильскую войну.

 

Стр. 60.

Морокко, Судан, Йемен и Саудовская Аравия также отправили свои войска. Так как население Израиля было всего 600 тысяч человек, каждый, кто был достаточно взрослым, чтобы воевать был призван в Армию. Каждый израильтянин присоединился к всеобщим усилиям, чтобы выжить. 3 месяца назад, в начале апреля 1948 года я отправился в Израиль. Теперь меня пригласили в Лондон на большое собрание.

Когда я прибыл, казалось, что там собрались сотни членов группы 43. Я знал, что должно было случиться что-то важное, так как члены группы охраняли здание и прилегающие улицы. Когда мы заняли свои места, я посмотрел на сцену и увидел, что там сидели лидеры группы 43. После традиционного приветствия нам пресдставили военного офицера израильского пальмаха, но только по званию, так как имена не упоминались. Он говорил со страстью, которой большинство из нас были очарованы. Он говорил об Израиле, как о прекрасной женщине, которая соблазняла любого, кто к ней приходил. Он говорил о силе израильского народа, прелести сельского хозяйста и о том, как жители кибуцей сделали пустыню цветущей. Он предлогал нам стать частью нового народа. Он говорил о том, что Англия оставила палестину и о том, что хотя МИД был настроен про-арабски, многие британские военные видя необычайное стремление евреев восстановить свою землю становились сионистами.

Он рассказал нам о Пальмахе* и о некоторых боевых действиях, в которых он участсвовал. Он подробно рассказал о капитане Орде Вингейте, британском офицере, который помог подготовить многих молодых Израильтян. Призывая к здравому смыслу он вдохновлял нас, говоря, что без своего государства евреи перестанут существовать и что холокост может стать прецедентом и неизвестно что еще за этим последует.

* Пальмах - военные отряды, сформированные по типу кибуцей. Как и другие независимые отряды стали частью Хаганы, официальной армии израиля в мае 1948 года и были названы Zeva Haganah Le-Yisrael (оборонные отряды Израиля)

Стр. 61.

Когда он закончил говорить, в зале повисла задумчивая тишина, после которой все поднялись со своих мест и хлопали около 2-3 минут.

У меня не было сомнений. Очевидная любовь к своей стране этого офицера и убежденность моей матери обязывали меня попасть в Израиль сразу, как только позволит закон.

Наконец настал этот чудесный день. Сотни добровольцев собрали в медицинском пункте в Хайфе. Когда вызвали меня, доктор тщательно меня обследовал. Мой рост был 1.78 см, а вес 73 кг и благодаря подготовке в группе 43 я был принят в Армию и мне была присвоена группа А-1. Меня спросили, не хотел бы я быть в батальоне с добровольцами из-за границы. Я сказал: "Нет, я хочу служить в Пальмахе".

На следующий день, вместе с тремя другими, как нас называли, "Англичанами" - Шимми Голдберг, американец из Альтоны в Пенсильвании; Колин Фишер, из Лондона, который был старым товарищем из группы 43; Джек Аптакер, частью австралиец, частью Лондонец; я стал воином Пальмаха. Остальная часть нашего отряда состояла из жителей рыболовецкого кибуцца с озера Хула. Кроме того, что они все были в отличной физической форме, они все были очень умными. Многие беженцы из Германии и других европейских государств которые жили в кибуцце были университетскими профессорами и они научили этих молодых людей думать. Они были намного более образованными чем я и и их подготавливали с самого детства. Нам, четверым "англичанам" нужно было дорасти до их уровня. Нас немедленно отправили в Тел - Монд, который был основным учебным лагерем Пальмаха.

 

Никогда в своей жизни я так много не работал. Тренироки были мучительными. После длинного и трудного дня мы иногда падали измученные в 9 вечера, а в 2 часа ночи нас уже поднимали на полуторачасовой марш и кросс с тяжелым и полным мешком. Затем мы падали в 3.30, а в 6.30 был подъем и нужно было тренироваться целый день, несмотря на то, что мы так мало спали ночью. Это были самые тяжелые 2 месяца в моей жизни.

Однажды во время тренировки наш макх лаках (отряд) бежал через большой фруктовый сад. Мы были потными и уставшими и нам дали всего 5 минут на отдых. Это была апельсиновая роща и мы поддались искушению сорвать фрукты и выжать сок в наши пересохшие рты. Вдруг раздался крик и фермер, который владел рощей погнался за нами выгнав нас из сада. Это нужно было видеть, 44 лучших молодых израильтянина бегут от израильского фермера средних лет, который проклинает их на иврите. Ближний бой, который включал боевые искусства был неотъемлемой частью наших ежедневных тренировок, и как нас учили, если мы демонстрировали уверенность, сталкиваясь лицом к лицу с врагом, то противник должен был потерять уверенность. Но в случае с этим фермером все было наоборот. После тренировок наша группа была переправлена на автобусах в северную часть пустыни Негев и стала частью Гебуд Шлеше или 3-го батальона. Тем вечером разведчики перевели нас через Арабские линии к кибуццу Нир Ам. Как только мы слышали в дороге арабскую речь, мы должны были замереть и не двигаться до тех пока не получим сигнал идти. Такое случалось трижды. Я чувствовал прилив адреналина от того, что я участвовал в этом и знал, что для меня эти ощущения только начало. Это было похоже на киносъемки в пустыне, но только патроны у нас были не холостые. Все было по настоящему.

Три киббуца были расположены рядом - Нир Ам, Дорот и Беери - и Израильтяне проводили группы по 40 - 50 человек к ним через арабские линии каждый вечер. На протяжении лета и начала осени 1948 года многие тысячи хорошо подготовленных израильских солдат перебрались таким образом в кибуцци для готовящихся военных действий.

Стр. 63.

 

 

Далее до стр 71 перевод отсутствует ........

 

Перевод: Тарас Зарицкий

 

 

4

 

 

Парень из Вест Энда

 

 

Я покинул родную тишину теплой пустыни, где воздух был чист и наполнен ароматом апельсина. Превратив участки пустыни вокруг кибуцев в плодородные земли, благодаря тяжелой изнурительной работы, израильтяне были благословлены на густые поля вкусных фруктов и овощей, которые кормили население на мили вокруг. Резким контрастом был день, когда я вернулся в Лондон – город заполненный туманом. Все было серым и мрачным, черная сажа, казалось, выходила из каждого дымохода.

Мне потребовалось немного времени, чтобы привыкнуть к городу, где я родился, и моя первая встреча с семьей, после приезда домой, была весьма эмоциональной. Моя мама, брат и отчим встретили меня с радостными криками у входной двери, и мы все крепко обнялись. Мама плакала, а Натан Джей рассказал свой любимый рассказ Кафки о возвращении Христа на день позже, что еще больше заставило меня чувствовать себя вернувшимся героем. Когда я поинтересовался его здоровьем, он, казалось, не хотел это обсуждать, а просто сказал, что принимал лекарства, которые прописал врач и скоро будет в полном порядке. С Ивором мы просто положили руки друг другу на плечи и, казалось, что между нами все уже было сказано. У всей семьи были вопросы о чудесной победы Израиля, а мама хотела увидеть мои военные медали. Но у меня их не было. В 1948 году в израильской армии не было принято награждать медалями. Я сказал им, что я был всего лишь рядовым, даже генералы не получили медали. В стране, которую я покинул, было состояние эйфории, и я привез его с собой. Прошло полчаса, прежде чем мама сказала: «Я получила твои ножницы и положила в ящик стола, они запечатаны». Она не знала, что в тот момент у меня не было намерения вернуться в парикмахерское дело.

На следующий день я пошел на почту. У меня было сбережение в размере 100 фунтов, которые составляли все мое богатство. 25 из них я дал своему брату. Он с удовольствием заботился о наших родителях во время моего отсутствия, но не смотря на то, что он был клерком на фирме дипломированных бухгалтеров он не мог помочь им материально. В течение следующих пяти недель я жил на деньги, которые оставил себе. Я пришел домой воином, в голове которого полно идеалов, но мне не потребовалось много времени для того, чтобы спуститься на землю. Я не мог найти работу, у меня не было опыта. Поэтому я позвонил сослуживцу из 43 дивизии, Джонни Уинборну, который имел хорошие связи. Единственное, что он смог найти для меня это работу в гардеробе в ночном клубе Вест Энда, который не открывался раньше одиннадцати вечера и закрывался в четыре утра. Где бы я спал? Общественный транспорт переставал ходить в полночь.

В конце-концов я махнул белым флагом. Я взял ножницы из ящика и пошел искать работу в том ремесле, в котором у меня были хоть какие-то знания. Салон под названием Romaine's находящийся в Эджвар-Роуд был открыт для начинающих стилистов. Со мной беседовал Альберт Симмонс, один из владельцев. Он подумал, что я пришел на работу в качестве ученика, так как я выглядел очень молодо. Мне было двадцать один и я уже участвовал в войне, но я все еще был похож на подростка. В конце концов, он убедился, что у меня был некоторый опыт, и меня попросили, чтобы я начал работу со следующего понедельника. Когда я вышел из салона, я увидел партнера Альберта, Леонарда Штейна, который одновременно делал укладку клиенту и курил сигару. Ничто не могло повлиять на трудовую дисциплину и благородную манеру поведения профессора Коэна, но я подумал про свои последние 5 фунтов и отсутствие желания прививать здоровый образ жизни Эджавр-Роуд.

Наступил понедельник и я пришел.

У Альберта Симмонса был странный характер. Столько времени, сколько он управлял бизнесом, он проводил в подвале салона, изобретая новое техническое устройство. Многие летчики-истребители летающие ночью, к примеру, обязаны жизнью гироскопическому прибору, который изобрел Альберт. Прибор определял точное место нахождения пилота по отношению к земле даже после боя высшего пилотажа. Альберт заработал изрядное количество денег за это устройство, и то, как он инвестировал этот капитал, было для него характерно. Он купил старое похоронное бюро в городе Торки, превратил его в парикмахерскую, а морг использовал в качестве склада. Он был незаурядной личностью – философ, эксцентричен и человек, чьи советы для меня, на протяжении многих лет, были очень полезны, но иногда довольно безумны.

Помимо Альберта был Лесли Грин, менеджер. Во время войны он попал в плен и вскоре после ее окончания был освобожден из итальянского лагеря военнопленных, так что для него Эджвар-Роуд был ясным небом. Лесли как безумный зациклился на одном из своих топ-стилистов, Конни Бейкере. Они тесно сотрудничали обмениваясь идеями, и, казалось, жили в салоне, оттачивая свое искусство. Они привносили веселье в парикмахерское дело и воодушевляли нас. Лесли особым образом создавал настоящий ажиотаж вокруг укладки волос. Гарольд Лейтон (настоящее имя Гарольд Липский) был в возрасте только шестнадцати лет, когда я пришел в Romaine's, но он уже был чрезвычайно талантливым мастером с воображением художника, и позже он получил международное признание. Жерар Лондон добавил креатива в деятельность Romaine's будучи царем шиньона. Каждую пятницу один специально приглашенный клиент посещал салон и мы наблюдали как Жерар демонстрировал свои волшебные умения. Он овладел великим мастерством, чтобы создать идеально сбалансированный шиньон, и чтобы он держался на своем месте в течение целой недели (подразумевалось, что голова клиентки, находилась только в одном положение во время сна, в японском стиле; но она, очевидно, думала, что это того стоило). Что действительно поразило меня в Romaine's это вечная сеута. В Эджвар-Роуд в 1949 году не было ничего особенного, но что-то очень особенное было в салоне и это все сразу же поглотило меня целиком.

В те дни, рабочая конкуренция была идеальным способом проявить свой талант. Лесли взял меня на встречу со своим наставником, Сильвио Камилло, в его салон, который находился в неприметной части Южного Лондона. Я был поражен, что этот простой салон обучил человека, который выиграл все крупные международные соревнования. Я также пришел в огромный восторг от техники работы Сильвио. Я приходил в его салон один раз в неделю, и он запросил с меня 3 фунта 10 пенсов за каждое вечернее занятие. Моя зарплата составляла всего лишь семь фунтов в неделю, но с процентной ставкой и чаевыми, я обычно приносил домой пятнадцать фунтов, так что я вполне мог себе позволить занятия у Сильвио и в тоже время обеспечивать родных.

Сильвио родился в Глазго в семье итальянцев и имел добрую душу. Он и его жена жили очень спокойно в квартире над салоном. Я с трепетом смотрел, как он создавал формы, которые придавали волосам вид шедевров скульптуры и это только благодаря ловкости рук. Он воодушевил меня на достижение моей мечты, на то, чтоб использовать свои руки, как инструменты искусства и визуализировать формы с помощью зеркала. Он был полнейшим чудаком, но он научил меня душевному равновесию, самоконтролю и пониманию структуры кости головы. Он был человеком достаточно требовательным. Он не искал славы, она сама пришла к нему. Он был по-настоящему вдохновляющим, и под его руководством я выиграл два национальных турнира и занял третье место в международном конкурсе. Правда в том, что я потерял намного больше, чем приобрел, потому что я еще не нашел то, что я искал в этом искусстве.

Чувство тревоги, которое я пережил у Адольфа Коэна вернулось, и после двух лет в Romaine's пришло время двигаться дальше. Появилась вакансия в Dumas на Элбермарл Стрит, и меня приняли на работу. Это был большой перерыв. В конце концов, я оказался в Мейфере (фешенебельный район Лондона)! Мейфер в те времена был огромным центром парикмахерского искусства. Там был высший эшелон парикмахеров и находясь в одном из этих салонов я испытывал настоящее чувство гордости. Одна мечта была исполнена, и я устроился работать под патронажем Франка Бляшке и Марисы Гросс.

Что-то действительно невероятное произошло в то время, когда я работал в Dumas. Каждое утро по дороге на работу, у меня была головоломка – поездом или автобусом? Этим особенным утром я решил сесть на поезд. Вагон, который я выбрал был полон. Для тех, кто не мог найти место, не было даже подвесных ремней, чтобы держаться. Рядом со мной стояла изысканного вида девушка с необыкновенными глазами и лицом, любой парикмахер убил бы, чтоб с ней работать. Я подошел к ней и дал визитную карточку Dumas с моим именем. Она представилась как Вера Дэй и сказала мне, что ее цель была стать актрисой, но она еще не удостаивалась сцены в Вест Энде. Я предположил, чтобы в то время пока она ждет признания как звезды кино, она могла бы сделать карьеру супер модели. Заинтересовалась ли она? Она была, очевидно, привыкшей к болтовне, но тем не менее, она сказала, что подумает об этом.

Я получил звонок от Веры два или три дня спустя, и пригласил ее в салон, где она мгновенно произвела фурор. Как только она вошла, глаза каждого парикмахера в салоне были направлены на нее. Франк Бляшке, мой босс и превосходный конкурент в работе, был полностью околдован ею и сразу же, подлец, украл ее у меня. После этого они были неразлучны, вместе работали для следующего большого конкурса.

Через некоторое время после первого визита Веры в салон, мне позвонил молодой культурист Артур Мейсон, по кличке «Гарт», которую он получил после выхода комикса Daily Mirror’s. Он так же как и я был из Ист Энда. Я знал Артура, но понятия не имел, что он был знаком с Верой. И, совершенно неожиданно, он сказал мне: «Если ты не прекратишь развлекаться с моей девушкой, Верой, у тебя будут огромные неприятности».

«Артур», сказал я, «это совершенно профессиональные отношения. Она модель моего босса. Все, что я сделал, это познакомил их».

Это ничего не дало. «Ты получишь по заслугам!», рявкнул он и повесил трубку.

Несколько дней спустя был ужасный шум в приемной. Два человека, кричали во весь голос. Это был Мэйфер. Происшествие такого рода не должно было произойти здесь. Я вышел из зала и отправился в приемную, там был Артур, он потерял самообладание, тащил за собой Веру – которая ужасно сопротивлялась – из салона и перепугал насмерть двух администраторов, которые были женами владельцев. Как дурак, я подошел к нему и прошептал: «Артур, вы ведете себя неподобающе. Здесь нельзя так себя вести».

«Правда?» сказал он, и следующее, что я почувствовал это сильный удар по моей челюсти. Я знал, что у меня не было никаких шансов выжить в честном бою с Артуром Мейсоном, так что я обнял его так крепко, насколько это было возможно, пока он меня бил. Я чувствовал силу его кулаков, но все же вцепилась в него так сильно, как мог. Я укусил его за шею – мои зубы, казалось, единственное оружие, которое я имел в наличии. Клиенты бегали взад и вперед в оцепенении, в то время как Артур и я уже катались по полу в приемной. Один или два из наиболее мужественных клиентов пытались ударить Артура своими зонтиками, но они промахнулись и ударили меня. Непреднамеренно, я думаю, но он на мне выместил большую часть своей злости. Внезапно опрокинулся стол, который был чрезвычайно тяжелым, прижав мои ноги. Это было похоже на сцену из комедии Фейдо до тех пор, пока не приехала полиция, и не восстановился хоть какой-то порядок.

Артур стал довольно спокойным, а Веру, которая не перестала бороться, увели в нейтральный угол. Было много крови, но к сожалению не из шеи Артура. Это была моя кровь, и сильная боль в ноге не сулила ничего хорошего для моего стремления принять участие в соревнованиях по джиттербагу на выходных.

Полицейские взяли показания, затем спросили: «Хотите ли вы выдвинуть обвинение г-н Мейсону?»

Я посмотрел недоверчиво. «Обвинение ему? Конечно, нет. Он мой друг – или был им».

Один из копов спросил со вздохом: «Есть ли еще в вашем окружении такие друзья как он?»

Полицейские предупредили Артура, чтоб он больше даже близко не подходил к заведению, и кроме того, вызвали мне такси домой и я был вынужден провести в постели целую неделю и на следующую неделю я еще прихрамывал, но серьезных повреждений не было.

Большой Джеки Майрович, услышав о событиях этого дня, позвонил Артуру и сказал ему, что это возмутительно, но поскольку он был членом 43 дивизии, для которой сделал много хорошего (и много вреда принес врагу в ближнем бою – за что я могу поручиться) ничего, кроме извинений не требовалось. Вскоре я получил письмо на четыре страницы, которое было с определенным привкусом неискренности, в нем Артур приносил извинения, добавив, что если мне когда-либо понадобится помощь, то дать ему знать об этом. Когда я читал, я чувствовал, что сильный кулак зажал перо и писал в течение длительного времени, но если бы мир благословил еще одного талантливого писателя из Ист Энда, то я не был бы избит.

И опять в Mayfair царили мир и спокойствие, а с моего лица и тела медленно исчезли синяки. Я вернулся в Dumas и там меня ожидала моя зарплата за последние две недели плюс комиссионные, которые я бы мог заработать – приятный небольшой бонус за победу в этой передряге.

Проболев в течение двух недель, я должен был достаточно быстро найти другую модель для конкурса Золотой Звезды в отеле Парк Лейн. Вера продолжала работать с Фрэнком, а мальчик я был завистливый. Все девушки, которых я видел и с которыми общался, казалось, могут заявить жюри, с угрожающим видом как у бандитов: «Как можно не голосовать за меня?» Я выбрал девушку, которая имела замечательную фигуру, но совершенно обыкновенный типаж лица. Я потерял вдохновение. Не было не энтузиазма, не уверенности. На самом деле, когда я оглядываюсь назад, я думаю, что и меня там не было, во мне не было вдохновения. Вся моя жизнь была в руках господина Эвереджа. Я занял 36 место из 38 – это было как возвращение в начальную школу Essendine Road. Я тогда понимал, что для меня конкурс окончен.

На следующий день в Dumas я полностью потерял конкурентоспособность. Моя работа была плохой, в порыве гнева, я бросил свои ножницы в воздух. Они застряли в потолке. Не говоря уже о своих намерениях, я надел пальто и шарф и сделал вид, как будто собираюсь на обед. Пообедал я очень поздно, но это было уже в Париже, где я пробыл две недели. Тем не менее, я позвонил домой, мое сознание было ясным. Лефт Бенк (район Парижа расположенный возле реки Сена*), сам по себе, был оживленным и я приветствовал смену обстановки. Что мне нравилось – Париж был дерзким, и я, ничего не стоящий, оказался на улице заполненной подобными мне людьми – цыгане и большое количество студентов. Я, решил забыть о парикмахерском деле и провести некоторое время в одиночестве. Я посещал ночные клубы, художественные галереи, ведя беседы на моем полуграмотном французском, и постепенно я вернулся в мир чувств. Когда я прибыл в Лондон, я был весьма поражен, что все еще мог продолжать работать в Dumas, хотя в тот вечер г-н Гросс и г-н Бляшке отчитали меня. Больше всего запомнились слова «надежность» и «приверженность клиентам». Я успешно работал в Dumas еще несколько месяцев, пока не вернулся этот голос в мою голову, он не давал мне покоя.

Тебе нужно измениться.

Салон Раймонда был сразу же за поворотом, и на этот раз очаровательный портье дал мне возможность увидеться с ним. Я сразу же пришел от него в восторг. Он был внушительного вида и имел дурную репутацию среди женщин. Атлетически сложенный, он был истинным «итальянским жеребецом» и дамы следовали за ним, желая его внимания. По причинам, известным только ему, Раймонд потратил на меня время и попросил вернуться в конце этой недели, чтоб пройти тест. Все прошло хорошо, но я знал, без сомнения, что то, что я сделал было не особо творческим и не особенно инновационным. Тем не менее, я был принят на работу.

По собственному желанию, я не сказал никому из клиентов в Dumas, что ухожу. Я не мог заставить себя увести клиентов у людей, которые были так добры ко мне и которые многому меня научили. Но с Раймондом в этом даже не было необходимости. Казалось, что у него их было в избытке. Его известность, как парикмахера была усилена тем фактом, что он был также одним из самых известных экстравертов Англии. Превосходный наездник, к большому восторгу толпы, на протяжение недели во время ежегодных скачек на ипподроме «Ascot» он, каждое утро, проезжал на лошади вдоль реки в своем известном розовом костюме. «Ascot» находился под открытым небом, что позволяло Раймонду показать себя с лучшей стороны.

В пятидесятых годах в каждый вечер пятницы он вел телешоу и после ужина куриным супом, приготовленным моей мамой, кто бы ни был приглашен к нам в этот вечер, был вынужден смотреть его вместе с нами, хотят они этого или нет. Мы смотрели с трепетом, как Раймонд, весьма своеобразно создавал образ за образом. И как только вы подумали, что он закончил, он потрясал финальным действием – немного украшений, которые определяли весь образ. Он мог взять небольшую прядь волос, разделить ее с помощью рук, скрутить и назвать этот элемент «teasy-weasy». Иногда было больше, чем три или четыре «teasy-weasies» в одной прическе. Благодаря этому шоу, которое имело большой успех, он стал известен по всей стране как «г-н Teasy-Weasy». Для человека, который по внешнему виду напоминал бульдога и который увлекался любительской борьбой, имя, казалось, слегка нелепым.

Я работал на него около года, наблюдая за каждым его шагом, как он стриг и создавал форму только с помощью ножниц. В то время все остальные использовали филировочные ножницы, обычные ножницы и бритвы. Но Раймонд использовал только обычные ножницы. Его технике трудно было обучиться – для этого необходимы гибкие запястья и уникальная способность чувствовать волосы, насколько желаемая форма подходит к строению черепа клиента.

Даже Бо Браммелл не смог бы произвести большее впечатление, чем появление Раймонда в салоне. Он, бывало, напевал что-то себе под нос, зачастую держа сигару и выглядя невероятно изыскано. Его элегантные, изготовленные на заказ костюмы, всегда с носовым платком выглядывающим из кармана, имели такой представительный вид, что мне казалось, будто со мной рядом стоит маленький бродяга Чарли Чаплин. Он магическим образом сливался со своей работой и подбивал нас на то, чтоб мы делали так же. Существовал только один Раймонд.

Когда я не наблюдал за Раймондом, я смотрел на Луи Спинозу, который работал с ним в течение десяти лет. У него были особенные руки, и его стиль и мастерство высоко ценила его многочисленная клиентура и другие молодые парикмахеры, такие как я.

Однажды вечером меня вызвали в кабинет Раймонда. Он предложил мне присесть. Он говорил о будущем, спрашивая меня, хотел бы я быть младшим партнером в новом салоне в Кардиффе, который открывается в торговом центре «Howells». Я никогда не был в Уэльсе, но я согласился поехать туда и посмотреть.

В Кардиффе меня встретил один из партнеров Раймонда, Тони Стендиш, он познакомил меня с некоторыми из парикмахеров, которые были наняты для открытия «Howells». Он показал мне весь салон, обращая внимание на особенности, которые, по его мнению, украшали салон, а затем пригласил меня на чаепитие, которое универмаг проводил в особенном стиле. Мероприятие было организовано и проведено под руководством дирекции «Howell», там было огромное количество разнообразных сладостей, мне казалось, что после этого можно было и не ужинать. Жизнь была прекрасна. Я чувствовал себя необходимым, и мое вдохновение вернулось ко мне.

На следующее утро я встретился с Раймондом. Я задал ему два вопроса. Можно ли будет сделать визитные карточки с текстом: «Видал – художественный руководитель, «Раймонд» в Кардиффе?» Ответ я получил сразу же: «Нет. У нас не та политика!» Вопрос номер два звучал следующим образом: «Если я создам образ, сфотографирую его и использую в интересах салона, может ли мое имя находиться на вывеске салона?» Ответ был тем же: «Нет. У нас не та политика!»

Именно тогда я понял, что все мои предложения будут отвергнуты. И, как только многие превосходные менеджеры Раймонда и сотрудники узнали о моей поездке в Кардифф, лучшим выбором было увольнение. Я был снова грустным и безработным, но мой старый рекламный представитель, Роберт Закхэм, вскоре пришел мне на помощь.

«Как насчет обучения моих сотрудников два раза в неделю? Мы могли бы проводить вечерние курсы в двух моих лучших салонах».

Предложение было более чем заманчивым, поскольку Лесли Грин, который был моим наставником в Romain в Эджвар Роуд, в настоящее время, был партнером Роберта. Вскоре я обнаружил, что на каждом занятии, где я обучал, я учился выражать свои мысли более четко, и я быстро понял, что о том, что я узнал в Dumas и Raymond's я мог бы рассказать сотрудникам Роберта Закмана, которые просто жаждали знаний. Роберт хорошо платил и эта работа, также, научила меня, как заинтересовать аудиторию.

Я наслаждался обучением. Оно меня тоже чему-то научило. Но идея пустила корни в глубину моего сознания: то, чего я действительно хотел, это иметь свой собственный салон, с моим именем над дверью. Но как?

 

❖

 

Лила Буркеман, которая была моим клиентом в Raymond's, поддерживала связь, и всякий раз, когда мы говорили, ее первый вопрос был одним и тем же: «Когда мы собираемся открыть салон?» Я позвонил ей и на этот раз, прежде чем она успеет задать этот вопрос, я сказал: «Сейчас». Она решила, что мне надо встретиться с ее мужем и его братом, и она организовала ужин в конце недели. Зачем мне партнеры? Проще говоря, у меня не было денег. Все, что я заработал, я отдал семье, у моего отчима было больное сердце и это не позволяло ему работать, а мой брат, Айвор, еще учился, чтобы стать дипломированным бухгалтером. Итак, это было необходимо, чтобы открыть салон, мне нужна была финансовая поддержка.

Сидя с Лилой и этими двумя очаровательными господами, которые внимательно слушали как я собираюсь изменить мир парикмахерских услуг. Они были любезны и не сказали: «Вы должно быть, шутите?», и позволили мне развить свои мысли и чувства по этому поводу. Я сказал им, архитектура была одна из моих больших вдохновений – архитекторы создали формы, и изменился облик городов. Некоторые из великих модельеров создают шикарную, неординарную одежду, но парикмахерские услуги – парикмахерские услуги остались в прежнем состоянии и нуждались в новшествах. Я чувствовал, что это моя судьба. Я рассматривал волосы как искусство, и ставил их на уровне с другими видами искусства.

Перед встречей, я взял Лилу, чтобы показать ей свободное место на третьем этаже на Бонд Стрит, на которое я положил глаз. Она сразу увидела перспективу, поэтому на встрече она вмешалась, чтобы описать, насколько совершенно это место, которое занимало 700 квадратных футов. Она сказала, что необходимо 3000 или 4000 фунтов, чтоб построить салон, и это может быть для них новым захватывающим предприятием, которое будет соответствовать их интересам в бизнесе. Монти, муж Лили, занимался торговлей одежды, а Чарльз занимался недвижимостью.

Встреча прошла хорошо, хотя я не упомянул, что мы будем начинать с нуля, так как свою собственную клиентуру я потерял несколько месяцев назад; и я также не упомянул, что я буду приглашать на работу не парикмахеров старой школы, а юных учеников, которых я сам выберу. Если бы я рассказал им все это, они вполне могли бы пожелать мне удачи и указать на дверь. Но Лила, мой ангел, все представила таким образом, что вместе с ее уверенностью и моим страстным монологом, мы выиграли в тот день.

В эту магическую ночь в 1954 году, я шел по улицам Лондона за тем, что казалось мне вечностью. Представьте себе! Я был бы новатором, и я только должен был ответить на свой внутренний голос. Магия началась. Когда я проходил мимо 108 Нью Бонд Стрит, у меня было желание ворваться и стричь, но мне пришлось ждать три месяца, пока не построят салон.

Его строил Ричард Генри, с которым я работал в Патни. Они расширились в строительстве салонов, так что наши дружеские отношения были кстати и они терпели мой несносный темперамент. Я хотел чтобы салон, выглядел так, как я мечтал. Я хотел избежать обтекаемых форм, простые линии, без излишеств.

Я получил то, чего я хотел, и мы открылись вовремя. Мне было двадцать шесть, и я никогда не забуду, как подойдя к Бонд Стрит, первое, что мы сделали в понедельник утром – мы открылись. Я пришел первый. Все, что вы могли видеть на лестнице, были две фотографии с моей работой в рамках и мое имя написанное причудливым шрифтом. Мой пульс участился, и я чувствовал, как колотило мое сердце. Я понятия не имел, кого – если вообще кого-то – можно ожидать. Я не звонил ни одной из моих клиенток с Raymond's. Люди должны были меня найти сами. К тому времени, я вошел в крошечный лифт – я шутил, что если в нем ехало бы два человека, можно было бы выйти беременным – оставался всего лишь один шаг. Я был взволнован!

Среди людей, которых я пригласил на работу, была Мария Сугерман – о ней я должен рассказать в первую очередь, потому что она работала со мной на протяжении 7 лет, пока не вышла замуж. Мария была еврейкой, родилась в Польше, но она была натуральная блондинка с голубыми глазами. Во время войны ее приютила христианская семья, она узнала, католические ритуалы и, благодаря ее арийской внешности, у нацистов никогда не возникало вопросов. В салоне, она была, по-хорошему, не сдержанной и была превосходным мастером, её энергии завидовали большинство ее друзей и коллег. Хью Хоу, молодой парень из Уэльса любитель цитировать Дилана Томаса и Джона Мартина, семьи которых я знал, также был частью новой команды. Затем появился Питер Лоренс Тейлор с резюме, которое, я больше чем уверен, он составил сам. Лоуренс, как он любил себя представлять, сказал мне, что он был одним из лучших колористов Раймонда, но я никогда не видел его там. Он был еще тем экстравертом, и, не смотря на свое собственное убеждение, я решил попытать счастья и с ним. Он принес много хорошего в атмосферу салона, часто приезжая на работу в шокирующего вида костюмах. В один, чрезвычайно жаркий день, он прибыл в розовой пижаме, с английской булавкой на молнии. Я сразу же предложил ему вторую булавку и сказал со смехом: «Теперь я понимаю, теперь я не против». Персонал и клиенты уже были привыкшими к его выходкам и никто не обращал внимания. К счастью, он был прирожденным колористом и его вклад был значительным. Наконец, я решил, что мне нужен администратор с определенным тембром голоса, ну кто мог ответить на такое объявление, и это была прекрасная молодая леди по имени Элейн. Я буквально влюбился в ее голос. Ее нежный тон по телефону заманивал клиентов и успокаивал меня, когда я был на взводе. Но ее красота не заканчивалась на ее голосе. У нее были светлые волосы, голубые глаза и она была высокого роста с длинными, спортивными, сексуальными ногами, которые она применяла только для восхождение на холмы в родном Уэльсе.

Лила, великий представитель моих парикмахерских услуг, распустила слух об открытие салона, поэтому у нас было несколько клиентов в первый день – но не достаточно для того, чтоб мы были заняты все рабочее время. Я позвонил не просто близкому другу, а тому, кого я считал своей сестрой – Лилиан Клот, девушка из Ист Энда. Она изменила свое имя на Джоржию Браун, а три года спустя сыграла Нэнси, главную женскую роль в спектакле «Оливер!» Лайонела Барта, которой был хитом в Лондоне и на Бродвее. Но в то время у нее была главная роль в Трехгрошовой опере «Брехт». Девушка с чудесным талантом, мы жили рядом, когда были ещё подростками. Я помню, как повел ее в клуб «Аист» в воскресенье вечером на ночной конкурс среди любителей, ей было тринадцать. Ее уникальный мелодичный голос и яркая личность, которая раскрывалась в ней, когда она пела, пленили судей и зрителей на столько, что она выиграла первый приз.

Я сказал: «Джоржия, я только что открыл салон на Бонд Стрит, и на данном этапе моей жизни меня мало кто знает. Я хочу изменить ситуацию, и мне нужны клиенты, которые будут понимать и ценить то, что я пытаюсь сделать».

Она сказала: «Не беспокойся, Вид. Я расскажу Энни Росс и Черри Вайнер и слухи разлетятся сами собой». Энни Росс была еще одной великой певицей. С группой Каунт Бейси Бенд в Штатах, Дэйв Ламберт, Джон Хендрикс и Энни Росс создали новый звук. Европа, которая уже влюбилась в Каунт Бейси, не могла вдоволь насладиться их музыкой. Черри Вайнер играла чрезвычайно тонкий органный джаз, и она была востребована в клубах по всей Великобритании. И Энни и Черри стали моими клиентками.

Чтобы оплатить аренду и заработную плату и покрыть все другие расходы, я решил, что мой довольно колоритный спортивный автомобиль был роскошью и я мог бы обойтись и без него. Так что я продал старый драндулет и взял автобус. Это было тяжело, но мой первый настоящий урок выживания произошел через три дня после того как мы открылись. Почтальон, из любопытства, поднялся по лестнице, чтобы увидеть, что было на третьем этаже. Он держал письмо в руке и, как только несколько из нас собрались около приемной, сказал: «Я предполагаю, один из вас Fiffal Faffoon?» Не открывая письмо, я сразу же побежал вниз по лестнице на улицу, меня сопровождал веселый смех доносившийся с третьего этажа. Я посмотрел на вывеску и подумал, «Как я мог быть таким полным идиотом?» S's выглядело как F's. Очевидно, что почтальон имел хорошее чувство юмора и намеренно исказил и мое имя, чтобы шутка была еще смешнее. Для меня, тем не менее, это не было шуткой. Я сразу же позвонил человеку, который сделал вывеску, кто понимал всю серьезность ситуации. Он прибыл почти сразу же и переписал имя очень жирным шрифтом. Оно осталось таким по сей день.

Стоимость стрижки у моих очень талантливых парикмахеров была шестнадцать шиллингов. Если клиенты хотели, чтобы я их стриг, цена составляла один фунт. В первую неделю салон принес сорок фунтов, я выдал зарплату и тринадцать фунтов отдал за неделю аренды, и больше ни на что не хватило. Я был открыт только семь дней, и уже был в долгах. Но слухи сделали свое дело и в течение трех месяцев мы повысили доход. Я работал на клиентов в течение дня, вечерами обучал персонал. К счастью, я был очень энергичным, но я знал, что в ближайшее время мне понадобится помощь; темп, который мы взяли сказывался отрицательно – не только на мне, но и на моем преданном персонале.

Внезапно у меня появились два других стилиста. Майк Корнелл пришел ко мне от Фредди Френча. Майк изучал мою технику стрижки и, в сочетании с большим опытом, который он получил у Фредди, стал бесценным дополнением к моей команде. Потом пришел Роберт Эдель, драгоценный человек, он носил усы и бакенбарды до мочки уха. Роберт был великим тренером. Он любил учить, и даже в те первые дни он говорил мне: «Когда-нибудь мы сделаем что-то очень смелое и необычное». Он был действительно тем человеком, которого вы хотели бы видеть рядом с собой в окопах, и мы остались очень близкими и по сей день. Вскоре, у Роберта появился свой набор ключей и помимо наших вечерних практик, которые я сократил до двух дней в неделю – многие из наших сотрудников сказали мне, что у них есть и другие вещи, которыми они хотели заниматься в Лондоне – он часто бывал там один, работая с моделями. И Майк и Роберт наработали необычную клиентуру и, к моему удивлению, мы быстро смогли оплачивать все наши счета.

Возле меня тогда появился особый талант. Я лично мог наблюдать, как он с помощью рук создавал прически и манипулировал формами, он был другим. Он прошел подготовку у Роуз Ивански, она без сомнения лучший стилист среди женщин в стране и не хуже ни одного мужчины. Его звали Леонард Льюис. Леонард хотел узнать мои методы и хотел бы добавить свой особый стиль в работу. Несколько лет спустя этот гениальный человек имел не только огромный дом на Гросвенор Стрит, превратив его в необычайный салон, но и с его превосходной технологией обучил многих людей, чьи имена, сегодня, являются ведущими в парикмахерском деле.

В те дни, до современных технологий, предшествующих производству различных прекрасных средств по уходу за волосами, мы были в Темном веке. Мы хотели сделать наш собственный шампунь в ведрах.

 

 

Перевод: Юля Шкарупова

 

Далее перевод отсутствует, нужны желающие помочь в переводе оставшийся части книги.

[Dima-Krot]

Хорошая книга)

мне понравилсь история с боб и как отрезал ухо)) я когда то когда учился один раз отразал ухо братишке но зажило все

[Inn4ik]

Помогите!Техники стрижки волос школы "Видал Сессун"

[Nikola-ru]

Помогите!Техники стрижки волос школы "Видал Сессун"

Слушайте, ну что за истерика? Как Вы предлагаете Вам помочь? В двух словах объяснить смысл жизни?

[koloris]

здравствуйте форумчане.Николай огромное вам спасибо!Вы очень щедрый человек.Скажите .,как можно увидеть техники стрижек МАЭСТРО?Спасибо(только фантиками не кидайтесь,за мою наглость)))))))

[Nikola-ru]

Николай огромное вам спасибо!Вы очень щедрый человек.Скажите .,как можно увидеть техники стрижек МАЭСТРО?Спасибо

Пожалуйста! Уточните какого МАЭСТРО Вы имеете в виду? Если самого Видала, думаю мало сохранилось видео его работ, это больше имеет исторический интерес чем практический. Технология с тех пор значительно изменилась, существует множество вариаций, каждый мастер привносит в технику что то своё. Вот например стрижка Пять точек (Светлячок) http://www.artstil.md/index.php/forum/11-s...a/80-five-point , если погуглить то можно многое найти. НО, в этой технике важны незначительные на первый взгляд нюансы, их можно усвоить только на практических уроках, под руководством хорошего тренера.

[koloris]

Пожалуйста! Уточните какого МАЭСТРО Вы имеете в виду? Если самого Видала, думаю мало сохранилось видео его работ, это больше имеет исторический интерес чем практический. Технология с тех пор значительно изменилась, существует множество вариаций, каждый мастер привносит в технику что то своё. Вот например стрижка Пять точек (Светлячок) http://www.artstil.md/index.php/forum/11-s...a/80-five-point , если погуглить то можно многое найти. НО, в этой технике важны незначительные на первый взгляд нюансы, их можно усвоить только на практических уроках, под руководством хорошего тренера.

СПАСИБО!!!!!!!!!!Это для меня большая находка.СВЕТЛЯЧОК!!!Спасибо еще раз.МАЭСТРО!!!!!!!)))Мне нужно уточнять.МАЭСТРО это кто?)))))))))

[visha]

Legendary hairstylist Vidal Sassoon dies(Скончался британский стилист Видал Сассун)

http://edition.cnn.com/2012/05/09/showbiz/...obit/index.html

[ОлесяД]

Да, умер Видал Сэссун, в возрасте 84 лет , последние годы он боролся с лейкемией.

[простА Я]

Ушел легендарный Мастер... http://www.newsru.com/world/10may2012/vidalsassoon.html

[Велена]

Спасибо ему за всё.... пусть земля будет пухом....

 

[Катерина Гордеева]

http://www.vesti.ru/doc.html?id=790143

 

Король умер...

[N-Drey]

скончался знаменитый британский парикмахер Видал Сэссун (Vidal Sassoon). Он скончался в возрасте 84 лет в своем доме на Малхолланд-драйв по естественным причинам.

[N-Drey]

здравствуйте форумчане.Николай огромное вам спасибо!Вы очень щедрый человек.Скажите .,как можно увидеть техники стрижек МАЭСТРО?Спасибо(только фантиками не кидайтесь,за мою наглость)))))))

 

Добавлю еще,что есть много мастеров не менее техничных чем Видал Сэссун у которых еще есть возможность обучиться.но всё равно всему вас не научит никто.Я смело могу сказать что процентов 60 70 моих теперешних знаний я додумывал и допонимал сам,НО без тех 40 процентов базы и классики-своеобразного толчка или искры эти 60 остались бы закрытыми для меня,хотя еще много чего стоит освоить и самое главное опробовать на практике) поэтому не стоит недооценивать себя,рвитесь и старайтесь и получится.))

[Nikola-ru]

Видал Сассун прожил свою жизнь так, как будто прожил все десять жизней, он совершил революцию в парикмахерском мире. Вечная ему память.

[M_Sudilina]

Видал Сассун - это легенда, а легенды не умирают.